Он неодобрительно косится на то, как Иуда щедро накладывает в костер куски деревенского топлива.
- Вы мне сарай не спалите.
- Ничего с твоим сараем не случится, только суше станет.
Качая головой, старик уходит.
Наскоро поужинав, они устраиваются на ночлег. Иуда ложится ближе к огню, обмотав свою искалеченную ногу толстым платком из козьего пуха и поставив эбеновый пенал под голову, Иоанн - на сене справа от Иисуса.
- Старик мог пустить нас на ночь хотя бы в сени, - ворчит Иуда.
- Может, он и пустил бы, будь ты с ним поласковее, - добродушно замечает Иисус.
- Нет. Просто нужно было постучать в другой дом. На окраинах деревни всегда живут самые вредные. Добрый, сытый народ живет в центре, - уверенно заявляет Иуда.- Так всегда и у людей, и у зверей.
“Вот бы бросить его ящик в костер, - злорадно думает Иоанн, - долго бы он горел”.
Ему совсем не хочется спать. Такое часто с ним случается. День прожит, на дворе ночь, но есть ощущение какой-то незавершенности, будто не хватает последнего штриха в картине прожитого дня. Необходимо сделать что-то еще и лишь потом отправить этот день в копилку небытия. Он нащупывает под рукой суму Иисуса и находит в ней недостающее звено.
- Учитель, давай почитаем Когелет.
- Здесь темно, - замечает Иисус.
- Я смогу.
- Что ж, тогда читай.
Юноша вскакивает с места, достает свиток из сумы и садится боком к огню напротив Иуды, который не реагирует на их разговор.
- Что мне читать?
- Ты хорошо его знаешь?
- Конечно. Мы с Иаковом с детства знаем его наизусть.
- Тогда читай то, что тебе больше всего нравится.
Больше всего Иоанну нравится самые горькие пассажи разочарованного царя. Юность любит пессимизм, который ей ничего не стоил. Мудрость даром, печаль на прокат. Они как уксус и соль к пресному обеду: платишь за обед, их получаешь бесплатно. Он начинает читать так, как его учили в синагоге: нараспев и чуть покачиваясь всем телом в такт стихам.
“Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог и чтобы они видели, что они сами по себе - животные. Потому что участь сынов человеческих и участь животных - одна участь: как те умирают, так умирают и эти; и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все суета! Все идет в одно место, все произошло из праха и все возвращается в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?”
Иоанн продолжает читать о суете сует и томлении духа, о страдальческой и безнадежной участи сынов человеческих, погруженный в музыку скорби, а когда, наконец, отрывается, то обнаруживает, что Иисус задремал под его монотонную декламацию.
- Учитель, ты спишь? - разочарованный не меньше Соломона, спрашивает он.
Иисус открывает глаза и встряхивает головой.
- Нет. Но признаюсь тебе, чуть не уснул. Что же тебе нравится в этой книге?
- Что нравится? Не знаю…
- Но ведь ты для чего-то читал это. Как понимаешь эти строки?
- Как понимаю? - юноша впервые задумывается над тем, что привлекает его в чужой печали. - Когда я читаю это, мне становится жаль всех людей. И себя жаль. Ведь я тоже умру. Вот, как здесь сказано: а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что память о них предана забвению; и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли; и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем. Учитель, неужели так?
- Так.
- А как же воскресение?
- Воскресение не для сынов человеческих, но для сынов Неба.
- А кто они?
- Те, которые не сошли с дороги к Царству Небесному. Надеюсь, ты станешь одним из них.
- Обещаю, учитель, я никогда тебя не оставлю!
- Вот и хорошо. Кто, по-твоему, язычники и грешники?
- Язычники не почитают Бога Единого, а грешники почитают, но не исполняют его заповеди, - не задумываясь, как затверженный урок, докладывает он.
- А я говорю, что все сошедшие с дороги - язычники и грешники. Но должно нам позвать их с собою, ибо все они - сыны человеческие и все свободны, но не знают этого сами. Они свободны стать сынами Неба.
- Все?
- Абсолютно. Им нужно только захотеть.
- Захотеть?
- Ты думаешь, этого мало? Но захотеть надо не человеческого, как всегда хочет человек. Захотеть надо превыше всего свободу. Свободу, которая и не снилась людям. Свободу от человеческого.
- Я хочу.
- Нет еще.
- Но почему, учитель? Я хочу свободу.
- Если я спрошу тебя, из чего состоит желаемая тобой свобода, то окажется, что она состоит из человеческого. Ведь и богатство люди желают не ради богатства, но ради той свободы, которую оно дает им. И власть, и слава, и покой нужны им ради свободы. Ради свободы делать человеческое. Я же говорю о той свободе, которая не снилась человеку.
- Как же пожелать того, чего не знаешь?
- Именно так. Сначала нужно узнать. Говорят, Бог совершенен. Но совершенство это должно быть в свободе. Хочет ли Бог чего-нибудь из человеческого?
- Не знаю, учитель, - бормочет Иоанн.
Воспитанного в ортодоксальном, фарисейском благочестии, его смущает сама постановка вопроса. Рассуждение о том, что нужно Богу, напоминает ему поступок Хама, который вошел в шатер отца и бесстыдно узрел его наготу. Но Иисус, похоже, не затрудняется раздеть Бога и осмотреть его.
- Нужны ли Богу человеческие ценности? Что любит Бог? Повелевать или отдыхать? Размышлять или развлекаться? Смотрит ли Бог ристалища? Или он отворачивается от них? Или они ему безразличны?
Иоанна это шокирует. Возможно, прав был его отец, говоря, что учитель набрался ереси у язычников? Нельзя смотреть в лицо Господу! Моисей прикрывался, когда Всевышний говорил с ним. Иоанну, который не боялся встречи с чудовищами, становится жутковато от речей учителя.
- Чтобы понимать кого-то, нужно разделять его вкусы и мнения. Но даже цари не разделяют вкусы простолюдинов, а умные не разделяют мнения глупых. Не должен ли Бог быть тем более далек от этого? Я скажу тебе, мой мальчик, что больше всего желает человек и чего больше всего боится. Это - свобода. Все, чего желает человек, он желает ради своей свободы быть человеком, но безграничная свобода страшит его, ибо в ней нет человеческого. Думаешь, преисподняя - это самое бесчеловечное место? Воздаяние за грехи и вечные муки? Это как раз очень по-человечески. Ведь и вечные муки - это вечная жизнь. Плохая жизнь, но все же жизнь, которая понятна и близка человеку. Да и не привыкать ему к преисподней. Он уже знаком с нею в этой жизни и не бросает ее, дорожит ею. Царство Небесное - вот абсолютно бесчеловечное место, место Святого Духа и безграничной свободы.
- Потому, что там только Бог и ангелы? - догадывается Иоанн, спасая свое пошатнувшееся мировоззрение.
Иисус пытливо всматривается в его лицо и соглашается:
