Яновичи и далее на Витебск. Наш полк следует на соединение с ними.
Перечислив населенные пункты, через которые пролегал путь батальона, комбат поручил начальнику штаба лейтенанту Веселову указать командирам рот места расположения перед началом марша, порядок следования подразделений.
Когда начальник штаба выполнил это указание, снова заговорил Тонконоженко:
— Товарищи! На марше будьте особенно бдительными. Сплошного фронта нет. Возможно внезапное нападение не только мелких воздушных десантов, но и прорвавшихся подвижных частей противника. При встрече с противником действуйте активно. Особое внимание уделяйте разведке и наблюдению…
В назначенное время батальон выступил из района сосредоточения. Даже июльская ночь после изнуряющей духоты теплушки не казалась такой душной, какой она была в действительности. С удовольствием вдыхаю ароматный воздух. Легкий ветерок щекочет обоняние запахами окружающих лесов и скошенного сена. Идем без опаски, благо фашистские самолеты пока не летают. На западе в небе танцуют яркие всполохи: там проходит фронт. До него, видимо, еще далеко, поскольку не слышны даже разрывы артиллерийских снарядов. Настроение у всех приподнятое. Шахтеры — люди, как я уже убедился, не унывающие ни в какой обстановке, обладающие большим чувством юмора. Во время десятиминутных остановок они собираются кучками, беззлобно подшучивают друг над другом. То в одной, то в другой группе слышится смех. Я завидую им. У меня на душе тревожно: предстоит вести в бой умудренных жизнью людей. Обладаю ли я необходимыми для этого знаниями и морально-боевыми качествами? В военном училище нам, курсантам, постоянно указывали, что верность коммунистическим идеалам и высокое сознание долга, патриотизм и интернационализм должны быть у командира Красной Армии развиты особенно сильно. Ведь он наделен властью, которая дается только военному руководителю. Только командиру предоставлено право вести людей навстречу смертельной опасности во имя победы над врагом. Значит, командир обязан стоять выше своих подчиненных в нравственном отношении, быть для них авторитетом, примером, образцом для подражания. Нам постоянно внушали, что командир должен обладать особым характером, который часто именуют военным. А в основе его лежит прежде всего сильная воля, ибо все другие качества командира — дисциплинированность и самодисциплина, неукоснительная требовательность к себе и подчиненным, личная храбрость и мужество присущи лишь человеку сильной воли. Нам постоянно внушали, что среди всех качеств командира особое место занимают храбрость и мужество. Быть храбрым — значит не дрогнуть перед лицом любой опасности, с которой командир встретится в бою. Быть мужественным, говорили нам, — значит обладать способностью принимать смелые решения, пойти на разумный риск, принять на себя всю полноту ответственности за свое решение и с железной настойчивостью провести его в жизнь. Память воскрешает слова, услышанные однажды на лекции: 'Воля должна быть обязательно одухотворена высокой, благородной идеей. В противном случае сильная воля может оказаться направленной и не в ту сторону'.
Каждого командира, а не только начинающего, волнует мысль: сможет ли он проявить все эти необходимые качества военного характера в предстоящем бою? Волновала, естественно, эта мысль и меня.
Обхожу отдыхающих бойцов, прислушиваюсь к их беседам. Незамеченным подхожу к группе, где смеются особенно заразительно.
— Так вот, хлопцы…
По голосу узнаю сержанта Василя Сероштана, неистощимого рассказчика и балагура, самого веселого и обаятельного человека в роте.
— Случилось это в тридцать первом. Полюбил я дивчину. Да так полюбил, что описать невозможно, — это самому пережить надо. Была она такая хрупкая, такая нежная, что я, бывало, при встрече и прикоснуться к ней боялся. Смотрю молча и вздыхаю. А Ганна, так звали мою коханую, глядит на меня своими синими-синими очами и с улыбкой спрашивает: 'Что с тобой, Василь, уж не занздужил ли?'
А я в ответ только шумно, как опоенный конь, вздыхаю. Что со мной приключилось, сам не пойму. Никогда за словом в карман не лез, а тут язык словно к нёбу прилип. — Рассказчик на мгновение умолк, вздохнул, бросил и тщательно растер сапогом остаток самокрутки и, словно вспомнив что-то весьма милое его сердцу, с ласковой улыбкой продолжал: — Виделись мы каждую удобную минуту. Жить друг без дружки не могли. Но, на нашу беду, родители моей коханой были набожные люди. И категорически потребовали, чтобы мы венчались. Я — комсомолец. Церковь для меня заказана. А Ганна моя была единственной у родителей. Сильно любила и жалела их. Не хотела идти против их воли. И на все мои уговоры отвечала: 'Потерпи, любимый, все как-нибудь образуется'.
Так продолжалось почти год. Наконец наш комсомольский секретарь Оксана Собко нашла выход…
— Становись! — раздается вдруг по колонне.
Не успев дослушать историю любви своего товарища, бойцы быстро занимают места в строю. Колонна продолжает путь.
И так на каждом привале. Повсюду оживленные разговоры — и ни слова о войне, будто сговорились, только о родных и близких, о домашних делах. Видно, хотелось подольше не расставаться с прежней счастливой жизнью, которую так вероломно нарушили фашисты. Хотелось уйти от мыслей о возможной смерти, о тех испытаниях, которые ожидают впереди.
В июле рассветает рано. Солнечный диск еще не появился из-за горизонта, а вокруг уже совсем светло. Все с опаской поглядывают на безоблачное небо: в любую минуту могут появиться фашистские самолеты.
Судя по времени, мы прошагали около двенадцати километров. Когда остановились на очередной привал, комбат Тонконоженко приказал увести роты в лес. Он сообщил, что скоро должны подойти автомашины, на которых мы и преодолеем оставшийся путь. Едва мы успели расположиться в лесу, как ко мне подбежал командир второго взвода лейтенант Павел Степанов. Поправив ремень на своей поистине девичьей талии, он приложил руку к пилотке.
— Товарищ командир, — произнес он почему-то шепотом, — позади нас, на поляне, полуторка с патронами, а при ней шофер и подозрительный тип в командирском обмундировании. Звание отгадать трудно: петлицы спороты. Но, судя по следам нарукавных нашивок, капитан…
Сообщение заинтересовало, бегу за Степановым, опасаясь, что подозрительные лица с полуторкой удерут. Однако машина оказалась на месте. Шофер что-то колдовал над мотором, а человек в командирской форме сидел на подножке автомашины, безвольно свесив голову на грудь.
— Кто вы такой и куда следуете? — Тон у меня решительный и строгий.
Незнакомец медленно поднимает голову. В глазах его удивление. Повторяю вопрос.
— Капитан Ситников, выходим из окружения, — отвечает он, продолжая сидеть.
— Вы — капитан? — Мой голос полон презрения. — Где ваши знаки различия? Вы самозванец…
Сидевший злобно смотрит на меня:
— Вот попадешь в окружение, молокосос, тогда узнаешь, почему я срезал знаки различия… Немцы расстреливают командиров и политработников на месте.
— Что в машине?
— Винт-патроны, — вмешивается в разговор подошедший шофер, видя, что спутник его замялся.
— Куда же вы их везете? Ведь фронт там, — махнул я на запад.
— Вез в хозвзвод нашего батальона, а вот капитан, — шофер с обидой указывает на сидящего, — остановил и приказал следовать с ним, объяснив, что впереди немцы, что весь наш полк погиб.
— Это правда?
— Да… — Капитан на мгновение замялся. — Нашу дивизию окружили. Я чудом выскочил на автомашине, которую в дороге перевернуло взрывом. Шофер погиб. По пути встретил вот эту, повернул ее назад: иначе она попала бы к немцам.
Я был новичком на фронте, но чувствовал, что капитан, если он был действительно капитаном, чего- то недоговаривает. Почему он один? Почему гонит машину с патронами в тыл, когда впереди наши войска сражаются и у них каждый патрон на счету? Наконец, почему он спорол знаки различия? Это явная трусость, а разве можно верить трусу?
— Ваши документы! — В моем голосе все меньше решительности и строгости, начинаю сомневаться: имею ли я право допрашивать старшего по званию.
