— Не хватает лишь последнего звена, признания главного обвиняемого по делу, — я старался говорить спокойно. — Рассчитываю добиться его сегодня, самое позднее завтра.
— Вам трудно заставить его признаться?
— Он от всего отпирается, несмотря на показания свидетелей.
— Что же вам даст его признание?
— На суде, — а я прошу назначить суд как можно скорее — отсутствие признания обвиняемого может быть сочтено недоработкой следствия. И тогда судья вправе потребовать повторного следствия или же самому провести расследование. А это внесет в дело ненужную путаницу.
— Вы говорите, суд? — удивленно спросил большой начальник.
— Конечно, — простодушно ответил я, — по окончании следствия прокуратура передаст дело в суд.
— Какое дело?
— Дело погибшего, которое я расследую.
— Которого же погибшего?
— Мысри, сына сторожа.
— Мысри, говорите?
— Но ведь он пошел в армию вместо сына омды.
— Какого омды?
— Да омды их деревни. Говорят, у него большие связи, но вина-то его доказана.
— Доказана чем?
— Документами, показаниями свидетелей, вещественными уликами, установлением личности жертвы…
— Какой еще жертвы? — Он почти кричал.
Я решил не отвечать. Ситуация была абсурдной. Я никак не мог понять, чем недовольно высокое начальство. Может, меня вызвали по ошибке вместо кого-то другого? Я почувствовал странную слабость, словно очутился в безвыходном тупике. Мне хотелось закричать, вскочить с места, кинуться на своего собеседника. Но этот огромный роскошный кабинет и меры предосторожности, предшествовавшие моему визиту сюда, машина, охрана, сама таинственная личность начальника парализовали меня. Я ведь толком даже не знал, над кем он начальствует, что возглавляет. Когда мне передали его вызов, я пытался расспрашивать, кто же он, человек, с которым я встречусь. Мне отвечали кратко — высокое начальство. Ткнув пальцем в мою сторону, начальник сказал, как отрезал:
— Слушайте! Никакого дела нет и не было. Феллахи в деревне подшутили над вами, сочинили историю наподобие полицейских романов. Сын сторожа пошел в армию. А чтобы скрыть свое низкое происхождение и выдать себя за сына благородных людей, с самого начала сообщил о себе фальшивые данные, назвался сыном омды. Под этим именем и погиб. Все произошло по его собственной инициативе. Усвоили? Никакого дела нет. Парень погиб. Это, конечно, звучит трогательно, и он, как погибший в сражении, заслужил место в раю. Но прежде чем погибнуть, он набедокурил, побуждаемый тщеславием, пошел на обман. Только нас уж это никак не касается. И вообще, по чьему указанию вы приступили к расследованию? Что? Дело было передано в прокуратуру полицией на основании заявления граждан? С точки зрения процедуры все это правильно. И все же вы совершили ряд грубейших ошибок. Взялись за дело, с самого начала зная, что оно не гражданское, а военное. А поскольку армия имеет свою полицию и судебные органы, дело это исключительно в их компетенции. И наконец, самое важное, разве вам не известно, что военные суды руководствуются не уголовным кодексом, а особыми законами? Вы же приступили к расследованию, даже не попытавшись связаться с компетентными армейскими органами, хотя это было вашей прямой обязанностью. Да, я признаю, вами двигало патриотическое чувство и сознание служебного долга. Совершено, полагали вы, преступление и ваша обязанность раскрыть его. Все это так. Но допустимо ли, чтобы следствие по такому делу велось гласно и все, кому не лень, были в курсе происходящего? Не думаю. Тут я с вами категорически не согласен. Мало ли дел, требующих закрытого следствия?! Война, на которой погиб Мысри, все еще продолжается. Мы пошли на прекращение огня, но лишь до определенного срока. Все наши земли должны быть освобождены. А значит, мы по-прежнему находимся в состоянии войны. И стало быть, в стране сохраняется чрезвычайное положение. Вы должны, вы обязаны были позаботиться о тайне следствия. Вам известно, что едва ли не у каждой египетской семьи сын на войне. Представьте себе состояние людей, видящих, как тело погибшего на фронте возят туда-сюда и не разрешают хоронить, потому что следствие должно установить личность погибшего и кому положено получить за него деньги. Тайна следствия в подобном случае такой же патриотический долг как и участие в бою. А кто, я вас спрашиваю, может гарантировать, что эта война для нас последняя? Способны вы или кто другой в этом поручиться? Ясно одно — рано или поздно мы снова будем воевать. Но ведь тогда ваше расследование может иметь самые дурные последствия. Став достоянием общественного мнения в Египте и за его пределами, эта история набросит тень на нашу победоносную войну и на наших героев. Кто здесь окажется в выигрыше? Сторож и его сын? Жертвовать всем во имя отечества — долг каждого египтянина. Сторож пожертвовал сыном, — честь ему и хвала. Мы долго обсуждали все обстоятельства дела. Некоторые требовали наказать вас за допущенные ошибки. Но я вас отстоял. Только потому, что убежден в искренности ваших намерений и уверен: вы исходили из лучших побуждений. Вот вам мое решение: считать следствие не имевшим места, все документы передать лично мне. Я уже отдал соответствующие распоряжения всем участвовавшим в расследовании ведомствам.
Он сделал театральный жест рукой и объявил:
— Вы свободны.
Невидимая рука открыла снаружи дверь. Начальник указал на нее, и я понял: мне предлагают выйти. Ноги едва держали меня. Я сразу отправился к себе, в прокуратуру, и убедился, что распоряжения высокого начальства уже исполнены. Скорее всего, чиновник, приезжавший за мной, привез и инструкции. Согласно им, маамур отпустил подследственных и свидетелей и освободил из-под стражи сына омды. У меня осталось только следственное дело, перед отъездом я спрятал его в надежном месте. Собрав бумаги, я решил хранить их до встречи с моим непосредственным начальством, ведь я обязан доложить ему обо всем и потребовать указаний. Сам-то я не сомневался: следствие, несмотря ни на что, должно быть доведено до конца. Все его нити в моих руках. Должно быть доведено до конца. В этом-то вся заковыка. Но кто из нас обладает такой властью? Во всяком случае, не я. Отправляясь домой перед завтрашней встречей с начальством, я сложил в портфель все документы — надежней всего держать их при себе. Вдруг в кабинет вошел отец погибшего, сторож. Его словно подменили. Мы, сказал он, ничего не сможем сделать против омды. Нет, возразил я, справедливость для всех одна, и никто в нашей стране не посмеет сейчас вознести себя над законом. Мне было и смешно и грустно — ведь человек, стоявший передо мной, явно не понимал смысла моих слов. Я спросил старика, кто сказал ему, что мы бессильны против омды. Оказалось, таково было общее мнение. Он и пришел-то ко мне, ослушавшись приказа господина маамура, запретившего ему покидать деревню и появляться в маркязе. У сторожа были две просьбы: пусть ему отдадут тело сына, чтобы он мог, как должно, похоронить его; и еще он хочет получить причитающиеся ему за сына деньги. Больше ему ничего не нужно. Я полностью сознавал справедливость этих его просьб, но мог ли я отдать соответствующие распоряжения без санкции маамура. Я отправился к маамуру. Едва я заговорил с ним о деле, в глазах его вспыхнул гнев: что за чушь, зачем возвращаться к старому — с этим покончено раз и навсегда! С трудом дослушав меня, маамур заявил: нелепая история эта надоела ему, она отравила для него всю радость победы над врагом. Да, по закону тело погибшего положено передать родным. Но здесь случай беспрецедентный. В законе ни о чем подобном не сказано. Кому надлежит передать тело? Омде? Но воспротивится сторож, у него на руках доказательства, что погибший — его сын. И старика поддержит вся деревня. Ситуация может выйти из-под нашего контроля. А если отдать тело сторожу, придется принимать меры против омды и его сына. И опять всплывет дело, насчет которого нам даны самые недвусмысленные указания — считать его не имевшим места. Значит, разумнее всего повременить и тело никому не отдавать. Пусть страсти поулягутся, и люди остынут. А потом отдадим тело тому, кто действительно имеет на него право. А пока мы захоронили убитого в надежном месте, известном мне лично. Поверь, если мы сейчас начнем передавать тело, неприятностей не оберемся. Ехать в деревню с трупом опасно. Поди знай, чем все это обернется. Ну, а по второй просьбе сторожа я проконсультируюсь с кем надо и выясню, как быть.
Тут маамур поднял трубку стоявшего у него на столе телефона и шепотом, чтобы я не расслышал,
