Мы захихикали.
— Бутч, — предложил я.
— Гарт, — предложила мама.
— Бастер, — предложил папа.
— Глядите, — сказала вдруг мама. — Ей что-то снится.
И правда: глаза двигались под веками.
— Интересно, что она видит во сне. — Папа задумался.
— Надеюсь, только хорошее, — проговорила мама.
— Наверняка. Только взгляни на ее лицо. Спокойное, безмятежное. Она почти улыбается. Ангелочек. Вот, точно! Назовем ее Анжела, ангел. Нет, пожалуй, длинновато.
— Знаете, так странно… — неуверенно начала мама. Потом осеклась и покачала головой.
— Что странно? — спросил папа.
Она слегка поморщилась, словно смутилась и не знает, как сказать.
— Ну… в общем… я лежала тут вчера ночью, крутилась, ворочалась. То и дело вставала — на нее посмотреть. Иногда вдруг засыпала… И мне приснился сон, такой странный…
— Какой? — спросил папа.
— Там был человек. Просто человек. Конечно же он мне снился, хотя я была уверена, что не сплю. Он стал возле ребенка. От него воняло. Сам весь в черном. Доисторической древности черный костюм, весь аж пропитанный пылью. А на спине — горб. Волосы свалялись, спутались. Я была в ужасе. Хотела его оттолкнуть, хотела закричать: 'Прочь от моего ребенка!!!' Хотела позвать врачей, сестер. Но не могла ни пошевелиться, ни заговорить. А он вот-вот схватит девочку и утащит! Но потом он повернулся и посмотрел на меня в упор. Лицо — белое как мел. А во взгляде столько нежности… И я каким-то образом поняла, что он ни за что не причинит ей вреда. Я поняла, что все будет хорошо…
Она снова замолчала, задумчиво покачала головой.
— Ну? … — не выдержал папа.
— Потом он наклонился и взял ее на руки. Она не спала. Они долго смотрели друг на друга, глаза в глаза. И он стал медленно кружиться…
— Как в танце, — подсказал я.
— Да, как в танце. А потом случилось самое удивительное…
Она коротко засмеялась и недоуменно пожала плечами.
— Самое удивительное, что у девочки на спине оказались крылышки. Прозрачные, призрачные, едва заметные. Но я их точно видела. Даже перышки разглядела. Так странно. Высокий незнакомец и наша девочка с крыльями… Вот и все. Он положил ее в кроватку, снова взглянул на меня, и все кончилось. Остаток ночи я спала как сурок. Когда проснулась, ее уже готовили к операции. Но я почему-то больше не волновалась. Просто поцеловала ее, шепнула, как мы все ее любим, — и ее увезли. А я уже знала, что все будет хорошо.
— Так и есть, — сказал папа.
— Так и есть.
Мама ласково пихнула меня в бок.
— Должно быть, я все думала над твоим вопросом. Для чего человеку лопатки?
Я улыбнулся и кивнул.
— Ага, наверно.
Девочкины глаза все двигались под закрытыми веками: она видела сон.
— Цыпленок, — вздохнул папа. — Что же ей все-таки снится?
— Скеллиг, — прошептал я неслышно. — Ей снится Скеллиг.
— Опасность еще не миновала, — сказала мама. — Ты ведь сам понимаешь, верно? Нам придется ее очень беречь, особенно поначалу.
— Знаю, — кивнул я. — Мы ее будем любить-любить-любить.
Вскоре мы с папой собрались домой. В коридоре нам встретился доктор МакНабола в окружении студентов в белых халатах. Я попросил папу подождать. И подбежал к врачу. Он уставился на меня сверху вниз.
— Доктор! Помните, я рассказывал вам про своего друга? У которого артрит?
Доктор МакНабола приосанился и гордо вскинул голову.
— А! Так он жаждет познакомиться с моими иголками и пилой?
— Нет. Ему намного лучше.
— Замечательно. Рыбий жир и добрые мысли! С таким рецептом ему, может, и удастся избежать встречи со мной.
Студенты захихикали.
— А любовь поможет выздороветь? — спросил я.
Он вздернул брови, сомкнул губы и задумчиво поскреб подбородок. Одна студентка тут же вынула блокнот и приготовилась записывать.
— Любовь… — произнес доктор. — Гм… В сущности, что мы, врачи, знаем о любви? — Он подмигнул прилежной студентке, и она покраснела. — 'Любовь — дитя, что с нами вместе дышит, любовь — дитя, что изгоняет смерть'.
— Уильям Блейк? — предположил я.
— О, да мы имеем дело с образованным человеком! — воскликнул доктор и впервые за все время улыбнулся по-человечески. Передай своему другу, что я надеюсь никогда с ним не встретиться.
Он подмигнул мне и увел студентов прочь.
— О чем вы говорили? — спросил папа.
— Так, ни о чем… Мы с ним познакомились, когда девочка попала в больницу.
Папа засмеялся.
— Человек-тайна, вот ты кто!
По дороге домой мы опустили стекла в машине, и папа горланил 'На синих холмах Дакоты'. А я сложил руки и заухал по-совиному, громко-громко.
— Вот здорово! — восхитился папа. — Правда, здорово! Научишь? Только не сейчас, за рулем неудобно.
Мы ехали по оживленным городским улицам, и с наших лиц не сходили улыбки.
— Так ты понял, что опасность до конца не миновала? — опомнился вдруг папа.
— Да. Но ведь все будет хорошо, правда?
— Конечно! Все будет за-ме-ча-тель-но!!!
И он снова запел.
— А нам надо закончить этот дурацкий дом! Да, кстати, как насчет двадцать семь и пятьдесят три? Побалуемся вечерком?
— Ага! Двадцать семь и пятьдесят три. Нектар и амброзия!
— Амброзия и нектар! Сладчайший из всех нектаров на свете.
Глава 42
Уже давно стемнело, и на небе выглянули звезды, когда мы с Миной смогли выбраться из дома, прихватив остатки 27 и 53 и спрятанную в бумажный пакет бутылку темного пива. На улицах горели фонари. В стылом воздухе каждый наш выдох клубился белым паром возле лица. По дороге я рассказал Мине про мамин сон.
— Потрясающе! — пробормотала она.
А потом улыбнулась и сказала, что сон этот значит только одно: он рядом и всегда, в любую минуту
