угадали, – ответил ассистенту ученый, – я решил применить новый метод.
«Любопытно. Что ж он задумал?»
– Только не свободную пересадку. Мой долг не позволит мне этого сделать.
– Долг кончается там, где начинается невозможность, – неосторожно заметил ассистент.
Профессор не любил возражений. То, что было еще терпимо на совещании, он решительно отвергал за операционным столом.
– Я не знаю, где начинается невозможность, – последовал сдержанный ответ. – В течение одного моего короткого века на моих глазах невозможное не раз становилось возможным.
Хирург стал сшивать боковые края образовавшейся ленты. Снова на шее встал трубчатый тяж. С матерью-почвой его по-прежнему связывали оба конца: один – возле уха, а другой – у ключицы. Это был стебель, питаемый соками, но, в отличие от растительного, он извлекал их с двух сторон.
На этом завершилась первая часть операции.
Ассистирующий имел основание недоумевать. Вместо того чтобы оставить лоскут распластанным, готовым лечь на рану лица, хирург его сшил, как бы законсервировал. К чему бы, казалось, могло это привести. Что всего удивительнее, профессор провел операцию так, точно делал ее не впервые. Ни следа неуверенности или сомнения. Спокойствие не покидало его.
Ассистент ошибался. Профессор не был спокоен в тот день. Не так уж легко Филатов решился на операцию и не столь уж уверенно делал ее. Кажущееся спокойствие и непринужденность стоили ему серьезных усилий.
С некоторых пор ученому стало казаться, что методы пластики, практикующиеся в клинике, устарела, применение их в дальнейшем не может быть больше терпимо. Совесть обязывает его подумать об этом. Не все, конечно, с ним согласятся, но возражения не остановят его. Внутренний голос подсказывает ему, что новый способ пересадки – его, Филатова, грядущая удача – станет со временем достоянием каждого хирурга.
Два дня спустя ученый убедился, что состояние трубчатого тяжа отличное. В истории болезни обстоятельство это было отмечено так: «Стебель имеет хороший вид – он не отечен, застоя нет. В нижней части немного опух, чуть побагровел; при легком прижатии пальца бледнеет».
Филатов с волнением следил за малейшим изменением в состоянии стебля. Стебель то припухал, то вдруг багровел, то становился твердым, то мягким. Согревающие компрессы сменялись кровопусканием, – благодатная рука ограждала стебель от страданий. К концу первой недели разразилась беда: рана на шее вдруг загноилась и заразила трубчатый тяж.
В грозном арсенале борьбы спокойствие есть то магическое средство, которое в равной мере вооружает сильного и слабого. Филатов владел этим средством искусно. «Метод тут ни при чем, – сказал он себе, – никто не защищен от заразы».
Он поспешил удалить нагноившиеся швы, изолировал стебель от раны и результатом остался доволен.
– До чего живучий, – восхищался своим творением ученый, – лента давно бы сдала.
На двадцатые сутки после рождения новой методики хирург произвел вторую часть операции. Он срезал у больного слизистую оболочку с губы и подшил ее к нижней оконечности стебля. Так была заготовлена подкладка для будущего века.
Стебель – юное детище Филатова, предмет его любви и забот – с каждым днем развивался и креп. В нем нарастали кровеносные сосуды: вены, артерии и капиллярная сеть. Обильному притоку питания соответствовал не менее интенсивный отток крови в сосудах. Когда скальпель надрезал стебель, кровь пульсировала из раны, как если бы перерезали крупный сосуд. Даже чувствительность постепенно восстанавливалась в нем.
Шли дни. Больной носил на себе материал для века, питал его собственной кровью. Замкнув внутри себя незащищенную для инфекции сторону, стебель созревал для грядущих задач.
– Материал, как видите, – обратился к ассистентам ученый, – несравненно лучше обычного лоскута. Как вы полагаете, чему мы обязаны нашими успехами?
– Хорошо, что пересаживаемая ткань, а также ткани лица, – заметил один из ассистентов, – будут однородной окраски.
– Это уже следствие, – ответил хирург, – причина кроется глубже. мы улучшили существование лоскута, предоставив ему питаться и крепнуть. Новые условия вызвали в нем рост кровеносных сосудов, решительно умножили их. Отсюда устойчивость и яркая окраска его. Мы можем отныне таким путем заготавливать ткани для любой части тела.
На пятые сутки после второй операции была сделана третья. Все в ней было обычно, как и в последующей – последней. Хирург удалил опухшее веко, отрезал от ключицы нижний конец стебля и уложил его на свежую рану. Трубчатый тяж напоминал теперь змейку, растянувшуюся от уха до глаза больного.
Три недели спустя, когда веко прижилось, хирург обратился к больному:
– У меня, Иван Васильевич, стебелек не при деле. Хотите, я пристрою его на прежнее место, на шею уложу?
– Нет, спасибо, – последовал короткий ответ, – не надо, обойдется.
– Жаль такого красавца бросать, – с сожалением вздохнул хирург. – В самом деле хорош… Поглядите… Розовый, пухлый, пока мы возились, волосы на нем отросли… Не хотите? Что поделаешь, придется его заспиртовать.
Новый метод обосновался в клинике. К кожному лоскуту никто больше не прибегал. Хирурги поспешили использовать счастливую находку Филатова. Одни совершенствовали процесс пересадки, другие расширяли круг применения нового изобретения. Вместо хилого и бескровного лоскута в руках хирургов была полнокровная, устойчивая ткань, добротный материал для пересадки. Как не экспериментировать, как не дерзать?
И еще одно новшество ввел в хирургию Филатов.
В тех случаях, когда язва или сильные ожоги разрушали обширные участки на теле, а нужных тканей поблизости нет, хирурги обычно выкраивали ленту на животе и постепенно подводили ее к месту пересадки. Делалось это так: один конец лоскута отрезали, переносили его в направлении места, где предполагалась пересадка, и вшивали в кожу. Через несколько дней отсекали другой его конец и пришивали еще ближе к месту предстоящей операции. Так, двигаясь то одним то другим своим концом, неизменно приживаясь и питаясь на теле, материал достигал намеченной цели.
Блуждающий лоскут был вечным источником тревог и опасений врача. Никто не мог поручиться, что ткань пройдет через все испытания: не зачахнет на одном из этапов пути, а, достигнув назначения, сохранит свои пластические свойства. Стебель служил гарантией тому, что труд хирурга не будет напрасным, время – отныне союзник его. Чем больше продлится движение трубчатого тяжа, тем более устойчивым станет материал и вернее будет успех операции.
Филатов задумал изменить самую технику следования стебля. «Ткань должна передвигаться, – сказал он себе, – более коротким путем. Нет нужды, к примеру, с живота или груди двигать стебель по телу до ключицы и выше – к лицу. Стебель может с груди шагать на плечо или предплечье, чтобы следующим этапом достичь намеченной цели. Достаточно для этого поднятую руку прибинтовать к голове и свободный конец отрезанного от туловища стебля наложить на рану лица…
В тех случаях, когда обширные поражения на теле требуют для пластики большого количества тканей, ученый надумал заготавливать стебли впрок, прежде чем использование их и самая пересадка станут возможными, и двигать эти лоскуты сплошной линией или один за другим, дабы в нужный момент доставить этот материал на место.
Некоторое время после того, как Филатов разработал методику тканевого стебля и широко ее применил, английский хирург Гилис повторил опыты русского ученого со стеблем. Семнадцать лет он упорно отрицал приоритет Филатова, пока неопровержимые свидетельства не вынудили англичанина признать приоритет русского хирурга.
Счастливое начало
Бывает, в творческих исканиях ученого встанет словно преграда, предел, за которым следует крутой поворот. Спокойные творческие будни, в меру трудные и радостные, сменяются безудержным
