протянулась граница. Днем и ночью все время немцы подтягивали к ней свои войска, не дивизию, не армию, а сотни дивизий, танковых, моторизированных. Несмотря на пакт о ненападении, на тысячи обнадеживающих заверений. Слепой видел, и глухой слышал. Они каждый день нарушали границу и в воздухе и на суше. Возьмешь бинокль, поглядишь на ту сторону — и сердце ноет. Какого-нибудь гражданского могла провести их неуклюжая маскировка, но военный-то все замечал. А нам все время твердили: спите спокойно, с немцами у нас договор.
— Кто же так говорил?
— Многие. Наверно, и вы говорили.
— Ну знаешь ли.
— Вы просили откровенно.
— Продолжай.
— Что ж думали в наших штабах? Разве не ясно было, для чего немцы концентрируют войска у нашей границы? Вот вы служили в штабе, ответьте, почему не били тревогу? Ведь врасплох нас застали!
— Может, кто и бил. Только не особенно слушали нас. Все гораздо сложнее, капитан. Да, не так просто. А сколько нашего брата... Э, да что говорить!
— Помню, когда я начинал службу, у нас был комдив Дмитрий Аркадьевич Скворцов, краснознаменец. Умница.
улыбнулся Волжанин.
— Да, что-то в этом духе. В тридцать восьмом, — продолжал Анжеров задумчиво, — слышим: взяли нашего комдива. Враг народа! Я и сейчас не верю — нет, такой человек не мог быть врагом. Это какое-то недоразумение. Прислали нового комдива, он у нас так до войны и командовал. Плакать хотелось. Чинодрал, криком исходил, а голова пуста. И дивизию растерял в первый же день войны.
— Знавал я Дмитрия Аркадьевича, — вздохнул Волжанин. — Еще кое-кого из военачальников знавал.
— Вы хотели откровенности, — проговорил Анжеров.
— Спасибо за доверие, — поблагодарил Волжанин. — Мне ведь тоже тяжело. В иную ночь так к сердцу подступит, — комиссар в грустной задумчивости покачал головой, но вдруг встряхнулся и, как обычно, бодро закончил: — Но не время! Не время впадать в уныние. И нельзя, не имеем права. Мы за все в ответе. Пусть потом историки определяют виновников неудач, а нам с тобой придется нервы взять в руки и держаться.
— Да, — согласился Анжеров.
— Ну, коли так, пойду-ка я на улицу и посмотрю, что творится там. А ты вздремни хоть часок, тебе завтра многое предстоит.
Волжанин вышел на гранитное крыльцо дворца. У дверей дневалил Андреев. Он козырнул комиссару, доложил как положено.
— Значит, не спишь, солдат? — спросил Волжанин.
— Не полагается, товарищ батальонный комиссар.
— Правильно. Не полагается. Тихо?
— Так точно!
— Ночь-то какая. Тепло. Звезды. Женат?
— Не успел, товарищ батальонный комиссар.
— Оно и лучше. Холостому на войне легче. — И уже задумчиво, про себя повторил: — Да, легче, — и медленно стал спускаться по ступенькам вниз. Андреев слышал, как Волжанин дважды повторил незнакомое имя: — Дмитрий Аркадьевич... Комдив Скворцов... Да-а...
Фамилия эта Андрееву ничего не говорила.
Когда комиссар ложился спать, в город вдруг ворвался глухой гул, который рос и рос, заполняя тишину. Гудели моторы машин. Капитан и Волжанин поднялись, прислушались. Гул нарастал лавиной. Теперь отчетливо можно было разобрать тяжелый топот тысяч солдатских ног по мостовой.
— Что бы это могло значить? — в тревоге спросил Волжанин.
Капитан ответил не сразу и хрипло:
— Наши отходят.
В дверь постучали. В комнатушку вбежал дежурный командир и подтвердил: через город проходят наши отступающие части.
Часом позже со старого костела, возвышавшегося в центре города недалеко от дворца, по отходящим войскам ударил станковый пулемет. Он бил до тех пор, пока не опустели центральные улицы. Анжеров послал к костелу взвод, но попасть туда не удалось — чугунные двери оказались на замке. Пытались сбить пулеметчика танковой пушкой. Не вышло. Тогда комбат послал отделение бойцов на западную окраину города с заданием направлять движение в обход, через предместье Дей-Лиды. Утром в штаб привели сторожа костела. Испуганный хромой старикашка клялся и божился, что никого в костел не пускал, и потрясал, связкой ключей. Но такие же ключи имел и ксендз. Старикашку отпустили с миром, но ключи отобрали. Танкисты вызвались проверить костел. Анжеров направил туда взвод Самуся. Требовалось перебраться в костел, забраться по крутым лестницам внутрь стрельчатой башни. За каждым углом, за каждым выступом смельчаков могла подкарауливать смерть. Один гад мог перестрелять десяток бойцов.
Андреева оставили у входа в костел. Скрипнули массивные чугунные двери, и бойцы скрылись в прохладном полумраке храма. Андреев остался на паперти, меряя ее неторопливыми осторожными шагами. Туда и обратно, туда и обратно. Поднял голову вверх. Мать честная — какая высота! Издалека костел, построенный из красного кирпича, казался легким, стремительно рвущимся ввысь, А вот вблизи это ощущение легкости, воздушности исчезает: он подавляет хмуростью, громадой. Чувствуешь себя возле него козявкой.
«Что ж я хожу на виду у всех? — подумал Андреев. — Так меня и снять недолго. Не часовым оставили, а в засаде». Отошел к ограде, выбрал местечко поудобнее в траве и лег лицом к двери, взял ее на прицел. Ждал.
Вдруг из костела, будто из погреба, донесся какой-то звук. Григорий сначала не разобрал. Снова в гулкой утробе костела отдаленно щелкнуло, словно бы грохнул пастуший кнут. Еще!
Выстрелы!
Потом, приглушенный толстыми стенами, донесся крик.
Андреев напряг внимание. В этот момент что-то с грохотом обрушилось на каменные плиты паперти. Лязг и треск оглушили Григория. Он даже инстинктивно пригнул голову. Когда поднял, то увидел на паперти станковый пулемет, вернее, остатки пулемета: ствол отнесло к двери, колеса укатились в траву. Вертлюг, лишенный колес, задрал хобот недалеко от Андреева.
«Добрались!» Григорий поднял голову, глазами дошел до середины шероховатой стены с серыми прожилками цемента. Вдруг почти до самого шпиля отделился белый предмет и с пронзительным визгом полетел вниз. Это был человек в белой одежде. Григорий со злорадством проводил его до самой земли. Человек упал в траву, правее каменных плит, как-то страшно хряпнул и затих.
