На берегу не было перевозчика. Только лодчонка, в которой едва могли поместиться трое рослых мужчин, причаленная к кривому мертвому стволу, рядом — колокол.
Я позвонил в колокол, и вскоре к нам подошел какой-то толстяк.
Он сказал Калуму:
— Вам переправа будет стоить шиллинг, а за мальчика платите три пенни.
Я выпрямился. Я не столь высок, как другие мужчины, но гордости у меня не меньше, чем у них.
— Я тоже мужчина. И заплачу шиллинг.
Перевозчик смерил меня взглядом и поскреб в бороде.
— Прошу прощения! Глаза уже не те… Я отвезу вас на остров.
Я протянул ему шиллинг. Он взвесил монету в руке.
— Вы не обманули меня на девять пенсов. Большие деньги в наши трудные времена.
Вода была цвета сланца, хоть небо и синело над головами, а волны гонялись друг за другом в белых шапках. Перевозчик отвязал лодку и с грохотом протащил ее по гальке. Мы вошли в холодную воду и залезли в лодку.
Плеск весел, лодка легко заскользила вперед. Я сел ближе к лодочнику.
— Девять пенни, может, и хорошие деньги. Но я слышал о пещере в горах Туманного острова, где полно золотых монет и древних сокровищ.
Он пренебрежительно качнул головой.
Калум пристально посмотрел на меня, сжав губы так, что они побелели. Я, не обращая внимания, вновь заговорил:
— Пещера, полная золотых монет. Наследие норманнов, южан или тех, кто, говорят, был тут задолго до всех нас. Тех, кто скрылся на Западе, когда пришли люди.
— Слышал, — кивнул лодочник. — И слышал также, что на золоте лежит проклятие. Вот одно о другом и позаботилось. — Он сплюнул в море и добавил: — Ты честный человек, карлик. Вижу по твоему лицу. Не ищи пещеру, добра из этого не выйдет.
— Конечно, вы правы, — сказал я и не покривил душой.
— Ясное дело, — ответил он. — Не каждый день возишь разбойника и карлика на Туманный остров. В наших краях плохая примета вспоминать тех, кто ушел на Запад.
Остаток пути мы молчали. Море тем временем стало неспокойным, а волны били в бок лодки так сильно, что, боясь выпасть за борт, я держался за нее обеими руками.
Когда минуло, как показалось, полжизни, лодка пристала к длинному причалу из черных камней. Вокруг разбивались волны, по лицам стекали соленые брызги. На причале стоял горбун и продавал овсяные лепешки и сушеные сливы, твердые, словно каменные. Я дал ему пенни и наполнил сливами карманы кожаной куртки.
Мы ступили на Туманный остров.
Теперь я стар — во всяком случае немолод, — и все, что вижу, напоминает мне о чем-то ином, виденном прежде. Красотка с огненно-рыжей гривой напоминает мне еще сотню таких девиц и их матерей, какими они были в детстве, какими умерли. Проклятие возраста — все вокруг становится отражением чего- то другого.
Впрочем, время, проведенное на Туманном острове, который мудрые называют Крылатым, ни о чем ином мне не напоминает.
От того причала до Черных гор был день пути.
Калум Макиннес посмотрел на меня, коротышку, вполовину ниже его, и пошел широким шагом, словно проверяя, догоню ли. Он шагал по сырой земле, сплошь покрытой папоротником и вереском.
Над нами низко бежали облака, серые, белые и черные, прятались друг за друга, выглядывали и снова прятались.
Я дал ему обогнать меня, дал уйти в дождь, и Калума поглотил сырой серый туман. Тогда, и только тогда, я побежал.
Это одна из моих тайн, тех, что я не раскрыл ни единому человеку, кроме Мораг, моей жены, Джонни и Джеймса, моих сыновей, и Флоры, моей дочери (пусть тени хранят покой ее несчастной души): я умею бегать, и бегать хорошо. Если нужно, я могу бежать быстрее и дольше, чем любой мужчина обычного роста. Именно так я бежал тогда, сквозь туман и дождь, забравшись на чернокаменное взгорье, но держась ниже окоема.
Он был впереди, но очень скоро я его нагнал, все продолжая бежать. Я бежал прямо за ним, но чуть выше, и нас разделяла вершина горы. Под нами бурлил поток. Я могу бежать не останавливаясь дни напролет. Это — одна из трех моих тайн, а еще одну тайну я так и не открыл никому.
Мы заранее договорились, где станем лагерем в ту первую ночь на Туманном острове. Калум предложил провести ночь под камнем, который называется Человек и Пес, потому что, по слухам, он похож на старика и его собаку. Я достиг этого камня ранним вечером. Под камнем был шалаш, прочный и сухой, а те, кто наведывался сюда до нас, оставили дрова — палки, сучья и ветки. Я развел костер, просушился и прогрел кости. Над вереском вознесся дым.
Уже стемнело, когда Калум размашистым шагом зашел в шалаш и уставился на меня, словно не ожидая увидеть.
Я спросил:
— Что ж ты так долго, Калум Макиннес?
Он ничего не ответил, только все смотрел. Я продолжил:
— Есть форель, отваренная в горной воде, и костер, чтобы отогреть кости.
Он кивнул. Мы поели форели, для тепла выпили виски. В задней части навеса была куча бурого сушеного вереска и папоротников. Мы заснули на ней, плотно завернувшись в отсыревшие плащи.
Я проснулся среди ночи. К моему горлу прижималась холодная сталь — тупая грань, не острая.
Я спросил:
— С чего это ты решил убить меня среди ночи, Калум Макиннес? Наш путь долог, и путешествие еще не закончилось.
— Я не доверяю тебе, карлик.
— Ты должен доверять не мне, — ответил я, — а тем, кому я служу. Если уйдешь со мной, а вернешься без меня, найдутся те, кто узнает имя Калума Макиннеса и произнесет его в тени.
Холодное лезвие осталось у моего горла.
— Как ты меня обогнал?
— Я отплатил добром за зло — приготовил тебе пищу и костер. От меня трудно убежать, Калум Макиннес, и не пристало так поступать проводнику, как ты поступил сегодня. А теперь прими от моего горла железо и дай поспать.
Он ничего не ответил, но кинжал убрал. Я постарался не вздыхать и не переводить дух, надеясь, что он не слышит, как бешено колотится мое сердце. Той ночью я больше не сомкнул глаз.
На завтрак я сварил кашу и бросил в котелок сушеных слив, чтобы они размякли.
Горы были черными и серыми на фоне белого неба. Мы видели орлов, огромных, с растрепанными крыльями; орлы кружили над нами. Калум пошел не быстро и не медленно, и я делал два шага на каждый его шаг.
— Сколько еще? — спросил я.
— День. Возможно два. Зависит от погоды. Если спустятся облака, тогда два дня, а то и все три…
В полдень спустились облака, мир окутало туманом, худшим, чем дождь: в воздухе повисли капельки воды, которые промочили нас до нитки. Камни под ногами стали опасными, и мы пошли медленнее и осторожнее. Мы поднимались в гору, пробираясь козьими тропами. Скалы были черными и скользкими. Мы карабкались и цеплялись, шатались, скользили, оступались, спотыкались — но даже в тумане Калум знал, куда идет, а я следовал за ним.
Он встал у водопада, который преградил нам путь широким потоком. Снял с плеча веревку, обмотал вокруг скалы.
— Раньше его тут не было, — сказал он. — Пойду первым.
Калум обвязал один конец веревки вокруг пояса и боком пошел вперед, в струи воды, прижимаясь телом к мокрой скале, пробираясь медленно и целеустремленно.
