негатив, шла смешная и незнакомая и несла на нитке растопыренных пескарей.
И Сапожников почувствовал запах воды и травы, и пропал запах куриного помета. Сапожникову тогда еще было непонятно, что просто он снова начинает радоваться жизни, в этом все дело.
А Нюра сказала:
— Мы тебя поместим в доме учительницы. У нее комната целая. Это рядом с нашим домом. … Лошади были сытые. Они хрупали сено, перебирали ногами, и белая ночная дорога, видневшаяся в проломе сарая, манила их и завораживала. Рыжие роммелевские танки еще не показались из-за поворота. Галка подняла ракетницу. 'Ну, мальчики', — сказала она. … Сапожников не стал досматривать сон. Он скинул ноги с кровати и сел. В доме учительницы, куда его устроили ночевать, крашеный пол был холодный, и это было хорошо. 'Нас, видимо, много не спит сейчас по ночам', — подумал Сапожников, и ему не стало легче. Наоборот.
Их много еще ворочается в темноте и не может заснуть, Под закрытыми веками им кто-то навязчиво крутит отрывки все того же фильма, потом они спускают ноги на холодный пол в избах и городских квартирах, и курят, и кашляют, и ждут рассвета.
Сапожников уже отвык спать на первом этаже и дурел от запаха травы и мокрых цветов, который волной плыл в комнату из распахнутого в сад окошка.
Сапожников поднялся — заскрипела кровать, хрустнули доски пола. Оглушительно тикали ручные часы.
Ночь — как разболтанный механизм. Даже слышно, как кишки шевелятся в животе, печенки- селезенки, как щелкнули коленные суставы, когда Сапожников присел, потянувшись за часами и папиросами, даже движение глазного яблока, когда Сапожников протер глаза. Когда Сапожников заводил часы, они откликнулись короткими очередями.
— Рамона, скоро? — спросил Бобров.
— Нашла, — ответила Галка.
'Рамона… — запела пластинка у нее в руках. — Я вижу блеск твоих очей, Рамона…' Это была ее любимая пластинка. Третья за эту войну. Две разбились.
Группа, отстреливаясь, отходила в глубь подвала этого огромного универсального магазина, и Рамона, расстегнув ворот, сунула под гимнастерку гибкий целлулоидный диск розового цвета. Что-то ей говорило, что эта пластинка не сломается. Совсем не обязательно было задерживаться из-за банальной песенки 'под Испанию', но Галку любили.
Ее любили за то, что она не боялась хотеть сразу, сейчас, и, если ей нужна была песенка, она не откладывала до окончания войны, а срывала ее с дерева недозрелую, не дожидаясь, пока отшлифует свой вкус. Галку любили потому, что в ней жизни было на десятерых.
Сапожников шел последним и положил под дверь противотанковую мину. Они бегом двинули по переходам, чтобы успеть уйти прежде, чем немцы взорвутся, когда распахнут дверь… … Сапожников застыл, когда лопнула тишина и упали вилы, на которые он наткнулся и сенях.
Однако никто не проснулся в огромной избе, срубленной по-старинному, с лестницей на чердак, забитый сеном, с пристройками под общей крышей, с мраморным умывальником возле пузатых бревен сеней. Не проснулись ни хозяева, ни хмельные шоферы крытых грузовиков, заночевавшие в пути. Это были люди молодых реальных профессий, и видеть фильмы по ночам им еще не полагалось. Все дневные сложности заснули, и наступила простота нравов. Мужчины были мужчинами, женщины женщинами. Мальчики летали, девочки готовились замуж, дети отбивались во сне от манной каши или видели шоколадку. Ну и дай бог, чтобы и так и далее.
Сапожников, наконец, выбрался в темный сад, отдышался и сорвал с дерева зеленое яблоко. В детство ему очень хотелось стать мужчиной. Теперь он им стал. Ну и что хорошего?
Кто-то сказал: если бы Адам пришел с войны, он бы в райском саду съел все яблоки еще зелеными.
Когда Сапожников перестал жмуриться от кислятины и открыл глаза, он увидел, что сад у учительницы маленький, а над черным штакетником звенит фиолетовая полоса рассвета. После этого Сапожников еще неделю пробыл в Верее. Купался в речке, лежал на земле, мыл ноги в роднике у колодезного сруба с ржавой крышей, возвращался по улице, через которую переходили гуси. Дышал.
После этого он уехал.
Ему Нюра сказала: 'Уезжай, пожалуйста. Не могу смотреть, как ты маешься'.
И он уехал.
Глава 5
СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС
Новый учитель математики, бывший красный артиллерист, спросил у Сапожникова:
— Ты кто?
— Мальчик.
— Вот как?.. А почему не девочка?
— Девочки по-другому устроены.
Учитель поднял очки на лоб и сказал:
— Запомни на всю жизнь… Никогда не болтай того, чего еще не знаешь. Запомнил?
Сапожников запомнил это на всю жизнь.
— Запомнил, — сказал Сапожников.
— Ну… Так кто же ты?
— Не знаю.
— Как это не знаешь?.. Ах да, — вспомнил учитель свое только что отзвучавшее наставление. — Я имею в виду, как твоя фамилия?
— Сапожников.
С тех пор его никто по имени не называл.
Знал бы учитель, к чему приведут его слова — не болтать, чего еще не знаешь, — он бы поостерегся их произносить. Нет, не поостерегся бы.
— Дети, вы любите свою страну? Сапожников, ты любишь свою страну? — спросил учитель математики, бывший красный артиллерист.
Сапожников ответил:
— Не знаю.
— Как не знаешь? — испугался учитель. — Почему?
— Я ее не видел, — сказал Сапожников.
— А-а… — успокоился учитель. — Как же ты ее не видел? Ты откуда родом? Ну? Где ты родился? — подсказывал учитель.
— В Калязине.
— В городе Калязине, — уточнил учитель. — В математике главное — это логическое мышление. Пойдем по этой цепочке. А ты любишь город Калязин?
Еще бы не любить!
— Люблю, — ответил Сапожников.
— Ну, а Калязин где находится? — подталкивал учитель.
— На Волге.
Волгу Сапожников тоже любил.
— А разве Калязин и Волга находятся в другой стране?
— Нет.
— Ну, хорошо… Мать ты свою любишь?
— Да.
— А отца?
