офицеров, связисты тянули шнур – в школе разместился штаб.
Во двор въехал «оппель-капитан»; в дом прошел офицер; следом за ним шофер потащил чемоданы.
Потом шофер вернулся, поставил машину ближе к сараю, передом на выезд, и опять ушел в дом.
– Машину угнать... – прошептал Бокарев.
– Можно бы, – согласился Краюшкин.
– Ночью посмотрим, – сказал Бокарев.
– Стукнешь дверцей – они и услышат: днем посмотри, как обедать уйдут.
Бокарев не любил советов, но совет был правильный.
День тянулся томительно долго, но Бокарев не уходил со своего поста, высматривал улицу зорким глазом. Офицер ушел в штаб. Шофер, пожилой, сухопарый немец с мрачным лицом, то выходил во двор, то возвращался в дом; вынес матрац, перину, повесил их на веревки – приводил в порядок жилье. Аккуратно устраиваются.
Наконец денщик вышел из дома с судками, отправился в кухню за обедом.
Бокарев спустился с сеновала, заглянул в машину – в щитке торчал ключ зажигания.
Потом он подошел к забору, нашел щель между досками, но через нее ничего не было видно; он пошевелил доску – она не тронулась с места.
Он подошел к калитке, постоял, прислушался, тихонько открыл ее, стал сбоку, посмотрел на улицу. В конце ее уже был шлагбаум, возле него стоял часовой.
Он зашел с другой стороны калитки – на другом конце улицы тоже шлагбаум. У школы и у домов стояли легковые машины.
Бокарев прикрыл калитку, вернулся на сеновал.
– Не получится с машиной: шлагбаумы по обе стороны. – Он кивнул на ногу Краюшкина. – Дойдешь? Нам только до леса добраться.
– Не знаю, однако, – неуверенно ответил Краюшкин. – Может, тебе лучше одному уйти?
– В плен захотелось?!
– Зря говоришь, – возразил Краюшкин. – С этой ногой я буду тебе в тягость. Пережду. Долго ли они здесь будут?
– Не могу я тебя оставить, отвечаю за тебя! И так всех людей растерял.
– Ты молодой, здоровый, – сказал Краюшкин, – тебе есть надо, а у нас полбуханки, надолго ли хватит?
Бокарев швырнул ему хлеб:
– На, жри!
– Непонятливый ты, я не о себе, я о тебе.
– За меня не думай, – оборвал его Бокарев. – Я за тебя обязан думать. Вместе уйдем.
– Вместе так вместе, – согласился Краюшкин, но, как понял Бокарев, для формы согласился.
Краюшкин кивнул на улицу.
– Лошадей не видать?
– Зачем тебе лошади?
– За сеном сюда полезут.
– Нет там лошадей. Танковая часть.
– Тогда порядок, – удовлетворенно сказал Краюшкин.
Вернулся шофер с судками, потом явился и офицер; пробыл дома с час, пообедал и снова ушел в штаб.
Шофер вышел во двор с помойным ведром, открыл крышку мусорного ящика, опорожнил ведро, потом с двумя чистыми ведрами отправился на улицу к колонке. Аккуратный, видно, немец, хозяйственный. Отнес чистую воду в дом, опять вернулся, ополоснул помойное ведро и тоже отнес его в дом.
А день тянулся и тянулся, не было, казалось, ему конца.
Они съели по кусочку хлеба.
– Ночью воду достанем, – сказал Бокарев.
– Ночью лежать надо и не двигаться, – возразил Краюшкин.
– Не учи! – коротко ответил Бокарев.
Ночь выдалась светлая. Полная луна освещала спящие дома, машины у домов, часовых, расхаживающих у штаба и у шлагбаумов.
Бокарев перелез через забор на соседнюю улицу. Она не была огорожена шлагбаумами, но у домов тоже стояли машины, легковые и грузовые, немцы и здесь разместились.
Прижавшись к забору, Бокарев внимательно осмотрел улицу. По его расчетам, именно на ней они оставили Вакулина.
В глубине ее мелькнула фигура часового, в другом конце тоже. Улица охранялась, но шлагбаума не было; упирается, наверно, в пустыри, не проедешь, не проскочишь – окраина. Если переползти вон до того проулка, то можно уйти в поле, а там и в лес. И Вакулин на этой улице, только в каком конце? Пришли они с запада, значит, там, но вроде не похоже. Ладно, днем разберемся.
Он ухватился за верх забора, подтянулся, заглянул в соседний двор, увидел бочку с водой между яблонь, перелез через забор, подполз к бочке, отвел ладонью листья, наклонился, напился. Вода была хорошая, хоть и чуть застоявшаяся, припахивала бочкой и прелым листом. На заднем крыльце стояли грязные солдатские сапоги, лежала сумка. Бокарев открыл ее, увидел сверток с красным крестом – индивидуальный пакет.
На садовом, сколоченном из досок столе валялись пустые консервные банки. Бокарев понюхал одну – она пахла колбасой. Вернулся к бочке, зачерпнул воды, отпил – ничего, сойдет.
Он услышал шорох в доме и присел у бочки.
Из дома вышел солдат в нательном темноватом белье, помочился с крыльца и вернулся в дом.
Опять все стихло.
С пакетом в кармане и банкой воды в руке Бокарев подошел к забору, провел ладонью по его верху – верх был узкий, а опорные столбы заострены. Он нашел место между столбом и досками, втиснул туда банку и, не спуская с нее глаз, подтянулся кверху, позабыв о часовом, думая только о том, чтобы удержалась банка.
Все сошло благополучно. Он лег животом на забор, достал банку, осторожно притянул к себе, спустился на землю, прокрался к своему забору, перебрался через него и вернулся на сеновал.
– На, пей!
Краюшкин жадно припал к банке.
Перевязывая ногу Краюшкину, Бокарев удовлетворенно сказал.
– Затянет в два дня.
– Рисковый ты парень, – заметил Краюшкин, – хватятся, пакет будут искать.
– Не беспокойся, – уверенно ответил Бокарев. – Думаешь, немец дурак? Сам доложит, что потерял пакет? Сопрет где-нибудь. А будут искать – есть чем отстреливаться. – Он кивнул на автоматы. – А дойдет до крайности – выйдем на улицу и закидаем их гранатами.
Краюшкин молчал.
– Чего молчишь? – спросил Бокарев.
– Зачем говорить – услышат.
– Боишься?
– Чего бояться, – ответил Краюшкин. – Верти не верти, а придется померти.
– Все прибаутничаешь, – сказал Бокарев, – а нужно задачу решать: как уйти отсюда.
29
На работу я еще ездил, но в вагончике больше не жил. Ночевал у дедушки.
Я не боялся Юры. Думаю, наоборот: он меня боялся. Но я не могу жить в одном вагончике с человеком, с которым не разговариваю.
