под конец возненавидела. Да, она бросила все, бросила даже двоих детей, девочку и мальчика, с бледными, похожими на маску печали личиками и огромными серыми глазами. Бежала с домашней сцены, где разыгрывалась все время одна и та же бесконечная драма и не менялись декорации: драма ее одиночества среди ненависти, скуки и тоски. Бежала от оцепенения всех чувств, от вечной спячки, от медленного умирания души и тела. Ибо она и правда была одержима: одержима бесом желания, наслаждения, движения. Этому влечению к стремительной и свободной жизни она была обязана своей яркой, терпкой красотой.
Она бежала, чтобы поспеть к парижскому поезду, но, как ни старалась, ей это не удалось. В то утро на дороге, ведущей из Кламси к вокзалу, ее догнал муж. Они заспорили, он хотел принудить ее вернуться, она упрямилась. В конце концов Корволь потащил ее с дороги к реке. Они поскользнулись на откосе, упали в покрытые росой придорожные кусты. Встали и снова схватились, теперь уже не тратя слов на уговоры. Чем дальше, тем более зловещей становилась молчаливая схватка. Происходило все это чуть выше Кламсийской протоки, как раз в ту пору, когда по реке сплавляли лес из верховьев с Морвана. Ночи стояли теплые. Луга вдоль Йонны уже цвели, и Амбруаз Мопертюи, который должен был следить за прохождением плотов, ночевал под открытым небом на берегу. Реку загромождали грохочущие бревна. Воды почти не было видно, сплошная лавина стволов. Обезглавленные, лишенные ветвей тела дубов и буков из Сольшского леса с протяжным гулом скользили вниз по течению от деревни к деревне, до самого города, подобно огромному медлительному стаду. Берега оглашались последней песнью деревьев, их горестной жалобой.
День еще только занимался, когда Амбруаз Мопертюи внезапно проснулся. Его разбудило что-то непонятное. Какая-то странная тишина. Не на земле, не в реке, не в лесу и не на небе был ее источник. Все вроде бы оставалось как прежде: шумела листва, гудел лесосплав, но эти звуки словно оттесняла разлившаяся кругом непостижимая тишина. Напряженная, пронзительная, неумолимая. Она все нарастала, проникала под кожу Амбруаза Мопертюи, леденила, словно холодный пот. Прислушиваясь к этой тишине — ни с неба, ни с земли и ни с реки, — он встал. И вдруг увидел: на другом берегу, прямо напротив, боролись мужчина и женщина. Это от них, от их поединка, от их ненависти исходила заполнявшая розовое утро тишина. Их лиц Амбруаз Мопертюи не видел, лишь две фигуры, то обхватывающие, то отбрасывающие друг друга в каком-то грациозно-исступленном танце. Явь это или не успевшее растаять видение? Видение, выскользнувшее из царства сна, мечущееся вдоль берега и мерцающее, словно блуждающие огоньки.
Однако слишком плотной для сновидения, почти ощутимой была тишина, исходившая от этих двоих… Лишь тела из плоти и крови могли ее источать. И означала она одно — смерть. Амбруаз Мопертюи сразу ощутил в этой тишине раскаленное острие убийства. Но крикнуть, чтобы разорвать смертоносную тишину, он не успел: женщина пошатнулась и упала, заколотая ударом кинжала в горло. Конец схватке. И только тогда Амбруаз Мопертюи узнал Венсана Корволя, хозяина лесов Сольш, Жалль и Файи. Того самого Корволя, чьи плоты Амбруаз провожал по реке, тысячи и тысячи одинаковых бревен с клеймом владельца: буквой «К», заключенной в колокол. Бешеное злорадство охватило Амбруаза. Он почувствовал, что преступление, которому он стал свидетелем, озарило его, как грозовая вспышка, неистовым и мощным светом. Он встал во весь рост и выкрикнул имя Корволя. Ясным, ликующим голосом.
Корволь замер, словно пригвожденный звуком собственного имени, раздавшимся с другого берега. Казалось, эхо совершенного им убийства облетело луга и ударило ему в спину. Будто бесконечное стадо проплывавших по реке стволов, помеченных его инициалом, вдруг хором возгласило имя хозяина; будто разом исторгся крик из всех деревьев, что составляли его богатство. Как будто лишь затем приплыли они сюда с верховьев, чтобы застать его в момент преступления и тут же выдать, выкрикнуть его имя на всю долину. Имя убийцы.
Едва свершившись, злодеяние пало на убийцу: услышав возглас Мопертюи, он почувствовал себя разоблаченным перед небом и землей, перед птицами и деревьями, перед Богом и людьми и, главное, перед самим собой. Возглас Мопертюи словно вонзил кинжал в его сердце, прежде чем он успел осознать содеянное. И он застыл, склонившись над телом Катрин, и окровавленные руки его повисли как парализованные. Пока он стоял в оцепенении, Амбруаз Мопертюи добрался до ближайшего мостика и перешел через реку. Остановившись в двух шагах от Корволя, он приказал ему идти домой и взялся уничтожить следы преступления и спрятать тело. А вечером пообещал прийти, велев Корволю выйти из дому и ждать его на опушке ближнего леса, у городской заставы. Там он, Мопертюи, продиктует условия, на которых он согласен молчать. Корволь, не оборачиваясь, выслушал все, что проговорил стоявший за спиной человек. Голос его звучал торжествующе и твердо. Корволь сдался. Молча выслушал все и пошел. Слепо подчинился приказаниям этого неведомо откуда взявшегося свидетеля. Быть может, он восстал из реки, из-под дубовых и буковых бревен, как некий злой дух воды и древесины? Страшный дух, порожденный убийством. Жестокий и беспощадный, намертво впившийся в его душу, как дикий пес впивается в загривок жертвы. Да еще глумящийся над ним.
Венсан Корволь медленно удалялся, так и не обернувшись, судорожно сжав плечи и как-то съежившись, словно хотел стать незаметным. Он взобрался вверх по откосу. Руки все так же свисали, точно крылья мертвой птицы. Кровь, брызнувшая из горла Катрин, уже засохла на них. Впиталась в кожу, проникла в плоть до самого сердца. И вызывала тошноту. Амбруаз Мопертюи смотрел ему в спину. Рослый и сильный Корволь вдруг преобразился, стал тщедушным и хрупким. «И это только начало! — подумал Мопертюи. — Я обтешу, остругаю тебя, как толстый сук, из которого делают тонкую рейку! Скручу, изломаю, как сухую ветку!» И злобно ухмыльнулся: «Отныне хозяин я!» Наконец он повернулся к распростертой в траве женщине. Глаза ее оставались открытыми. Ярко-зеленые, прозрачные, с золотыми крапинками. К таким глазам крестьяне и лесорубы относятся с опаской, подозревая зеленоглазых женщин в тайных сношениях с нечистой силой и в колдовстве. Еще и поныне старики поспешно осеняют себя крестным знамением, если встретят ненароком взгляд женщины с зелеными глазами. Зелеными, как шкурка Вуивры, волшебной змейки, что мелькнет порой в быстрой речке.
Глаза Катрин были продолговатые, чуть раскосые. Змеино-зеленые. Их разрез и крутые дуги бровей странно сочетались со строгой линией прямого тонкого носа. Рот — крупный, сочный, цвета красной глины. Амбруаз Мопертюи был наслышан о красоте Катрин Корволь, но не мог представить всей силы этой неотразимой чувственной красоты. Она была необыкновенна. Влекла к себе и вызывала не столько восхищение, сколько вожделение, неистовую страсть. От нее перехватывало горло, как от глухого крика, как от гортанного пения, как от горького питья. Смерть еще не успела остудить, исказить ее. Внезапно и быстро настигшая Катрин смерть, наоборот, запечатлела на ее лице вызывающе-дерзкое, запальчивое выражение. Злорадство, полыхавшее в сердце Мопертюи, разом погасло, и его охватил гнев. Ледяной, мрачный гнев против Венсана Корволя, посмевшего лишить мир такой изумительной красоты. Он стоял на коленях, склонившись над телом Катрин, собираясь унести его с берега и закопать где-нибудь в лесу, и вдруг рухнул на него, так что голова его приникла к шее мертвой Катрин. На какое-то мгновение он сжал в объятиях тело, казавшееся еще более прекрасным, оттого что было уже во власти смерти. Он оспаривал красоту у смерти, оспаривал ее всей силой внезапно вспыхнувшей, тщетной страсти. И шум влекомых рекою стволов в это мгновение вдруг приобрел новое, мощное и ужасающее звучание, словно все грубо вырезанные на бревнах колокола заколебались, зазвонили в унисон и у всех был один язык — заключенная внутри каждого буква «К».
К — Корволь, К — Катрин, К — кровь, К — кинжал, кровь Катрин Корволь пульсировала в реке, струилась по стволам, как по жилам, последний раз билось сердце в ее груди, последний раз прижатой к груди мужчины. Да, каким-то непостижимым образом Амбруаз Мопертюи ощущал всем телом удары сердца Катрин, они отдавались в его собственном сердце. В этот-то миг безумие и ворвалось в его душу. Он обезумел от невозможности овладеть этой женщиной, покорно лежавшей в его объятиях.
В ране еще блестела свежая кровь. Амбруаз лизнул ее, как зверь вылизывает кровоточащий бок. Он уже перестал отличать свое тело от тела Катрин. Смертельная рана, нанесенная ее красоте, была нанесена ему. И он вылизывал кровь, словно она сочилась из его тела, то ли живого, то ли мертвого. Кровь красоты и страсти. Кровь ярости и гнева. Он зарывался головой в ложбинку под рукой Катрин, погружал руки в ее волосы. Светлые, еще хранившие тепло и запах жизни. Сжимал ее виски, гладил веки, покусывал приоткрытые губы.
Наконец, осторожно подняв тело Катрин, он отнес его на опушку леса, заросшую кустарником и чертополохом, плоским камнем выкопал глубокую яму и положил Катрин под пласт переплетенных корней. Прежде чем засыпать могилу землей и завалить камнями, он подложил под голову Катрин выловленное из
