В остывшем за ночь гараже остро, по-дачному пахло сыростью. Николай Ильич лежал, не открывая глаз, и вспоминал сон. Это была какая-то ерунда из прошлой жизни, где после работы его ждало несколько встреч, на которые он непоправимо опаздывал, пытаясь по дороге придумывать оправдания и каждый раз встречаясь не с теми, кого ожидал увидеть. Как все осенние сны, сегодняшний был наполнен тоскливой школьной безнадежностью, но это не имело значения. Николай Ильич успокоился и начал распутывать защищавшую подступы к кровати сложную систему веревок и шнурков, на которых висели самодельные колокольчики из разбитой посуды. В основном это были бутылочные горлышки с болтавшимися внутри гвоздями-сотками, но попадались и остатки чашек — красных в белый горох, с памятником Минину и Пожарскому, с избыточно антропоморфной фауной детских сказок.
Под тихий звон стекла и железа Николай Ильич пролез в получившуюся прореху и встал с кровати, сунув ноги в домашние обрезанные валенки. В гараже было темно, но в тусклом свете, едва проникавшем сквозь толстые немытые стекла крошечных окон под самой крышей, было видно, что все стены и потолок оклеены фольгой. Николай Ильич вскипятил в кастрюле на электрической плитке воду из старой пластиковой бутылки и сел пить пустой чай. Он твердо держал обжигающий стакан в загрубевших пальцах и, прогнав из головы и остатки снов, и любые другие мысли, смотрел в блестящую серебристую стену, отпивая кипяток маленькими глотками. Напившись, Николай Ильич убрал стакан в шкафчик, переобулся в уличные ботинки и, надев пальто и вязаную шапку, начал отпирать дверь.
У гаража было два выхода — главные, намертво заржавевшие ворота и небольшая железная дверь в противоположной стене, запиравшаяся на несколько замков, засовов, цепочек и даже перевязанная какими-то веревочками. Перед тем как отодвинуть последний засов, Николай Ильич, отогнув край фольги, вынул из стены рядом с дверью узкий деревянный брусок и долго смотрел на улицу через получившееся отверстие. Этот выход, замаскированный неряшливыми зарослями кустов позади гаражного кооператива, был совершенно незаметен снаружи, но осторожность никогда не мешала. Убедившись, что поблизости никого нет, Николай Ильич отворил дверь.
— С добрым утром, любимая! — пропел у него над ухом высокий мужской голос.
Николай попытался нырнуть обратно в гараж, но было уже поздно. У него на пути, придерживая дверь ногой, стоял человек лет сорока с жидкими светлыми усами на круглом лице и фальшиво улыбался. Из-под расстегнутого плаща выпирал круглый живот, туго обтянутый водолазкой.
— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро, — сообщил пузатый и пожаловался: — Я тебя, между прочим, всю ночь караулил. Чуть дуба не дал от холода. Так что давай обратно — будем греться. — Он полез внутрь, пригибаясь под слишком низкой для него притолокой, и позвал замершего в нерешительности Николая Ильича: — Да не стесняйся ты, борода. Заходите к нам на огонек, как говаривал товарищ Торквемада.
Пока Николай Ильич запирал дверь, усатый, сорвав с гвоздей сетку с колокольчиками, плюхнулся на кровать, после чего вынул из кармана плаща почти пустую бутылку водки и с Наслаждением допил остатки.
— Ну что, будем знакомиться, доширак-отшельник? — поинтересовался он, поставив бутылку на пол. — Я Петр Алексеевич, для друзей и сожителей — просто Петя. А тебя как называют милиционеры и приемщики стеклопосуды? Или ты немой вообще — молчишь чего-то и молчишь?
Николай Ильич хрипло, с непривычки, представился.
— Ильич? — обрадовался пузатый и усатый Петя. — А это, значит, твой мавзолей? Ничего так. Бедненько, но грязненько. В общем, будем мы тут с тобой, Колян, жить- поживать да бобра свежевать. А то, понимаешь, ищут меня. Там некрасивая история вышла — дети, знаешь. Девчонки, мальчишки. А также их родители, что самое неприятное. Плачут, кричат. Фу. Ты газеты читаешь? Это правильно. Меньше знаешь — позже СПИД. Ты чаю-то поставь, а то некультурненько как- то.
Пока Николай Ильич кипятил воду, заваривал и разливал чай, Петя с интересом крутил головой по сторонам, изучая оклеенный фольгой гараж. Потом поднял с пола одну из веревок с колокольчиками, позвонил у себя над ухом, закатил глаза, изображая, видимо, тонкого ценителя музыки на концерте, и аккуратно положил ее на кровать рядом с собой.
— А скажи мне, Ильич, честно, как с броневика, — спросил он, когда хозяин поставил стаканы на стол и присел рядом на какой-то ящик, — не придет ли сюда владелец этого летнего домика и не попросит ли нас пойти скитаться по свету?
— Нет, — сказал Николай Ильич, отхлебнул чай и замолчал.
Петя некоторое время смотрел на него, надеясь на продолжение, но, не дождавшись, уважительно откашлялся и тоже сделал глоток.
— Сильная молчаливая личность, — констатировал он. — Завидую. Но все-таки не мог бы ты пояснить свою мысль? Хозяин гаража немощен и дряхл? Он забыл, что у него есть гараж? Ты его убил и закатал в бетон под этой кроватью? Предупреждаю: последний вариант мне не нравится. По причинам не столько моральным, сколько эстетическим.
— Это мой гараж, — сказал Николай Ильич.
— Нормальные у нас бомжи пошли. Могем, как сказал бы Барух Обама. А больше у тебя нет ничего интересного? «Феррари», которую ты дал покататься любовнице, или депутатского мандата? Вон там, в углу, по-моему, валяется полосатый полиэтиленовый контрольный пакет «Майкрософта».
— Я оставил себе только гараж.
Николай Ильич решил рассказать всё. Когда-то он молчал из чувства стыда да и отдавая себе отчет, что подобные откровения приведут его только в сумасшедший дом. А в последнее время, когда сделалось уже все равно, разговаривать стало не с кем: людей, способных понять или хотя бы дослушать его до конца, вокруг больше не было. Шанс, который представился сегодня, вряд ли мог повториться: Николай Ильич знал, что вторжение этого педофила и, может быть, даже маньяка ничем хорошим не кончится. Скорее всего, Петя убьет его этой ночью.
Все началось несколько лет назад, когда в автобусе, по дороге на работу, Николай Ильич понял, что не помнит снившихся ночью снов. Конечно, в этом не было ничего странного, просто обычно на месте забытых ночных видений чувствовалось что-то большое и бесформенное, время от времени выбрасывающее недолговечные протуберанцы. Как будто сны, которые не успело поймать и зафиксировать дневное сознание, возвращались обратно в бассейн сонной протоплазмы, где некоторое время кружили в надежде на спасение, протягивая в явь даже не образы, а ощущения, пока не исчезали навсегда. На этот раз все было по-другому: пытаясь вспомнить свои сновидения, Николай Ильич постоянно натыкался на большое, правильной формы, белое пятно.
Он посторонился, пропуская к дверям женщину в военной форме, а когда встал обратно, оказалось, что место на поручне, за которое он держался, занято чьей-то рукой. Пришлось неудобно ухватиться выше, на несколько секунд ощутив ладонью чужое неприятное тепло.
Было похоже, что кто-то стер его память о событиях, происходивших этой ночью. Николаю Ильичу сразу пришли в голову истории о летающих тарелках, которые похищали людей, а потом возвращали на землю, вырезав все воспоминания о путешествии. Объяснение казалось безумным, но ничуть не более странным, чем это бельмо в мозгу. Николай Ильич сразу представил себе похитивших его инопланетян: гибкие безрукие тела с несколькими рядами колец отвратительно мягкой бахромы и тонкими волосками, покрывающими мясистую безглазую опухоль на месте головы. Наверняка он лежал на белом лабораторном столе, голый и распятый, а рядом извивались пришельцы, время от времени трогая его волосатыми головными наростами.
Николая Ильича даже передернуло от отвращения. Непонятно было одно: зачем? Во время войны «языков» берут, чтобы получить информацию, но что он мог знать такого, что помогло бы инопланетянам начать вторжение? С другой стороны, откуда ему знать, какие именно сведения
