и специально ждал меня собственной персоной.
Впрочем, все мои знакомые дети и взрослые утверждают в голос, что они не помнят случая, когда бы дядя Тумба их не встречал у ворот. И не встречал так, будто они самые близкие ему гости.
Для меня, сами понимаете, это все было внове и особенно его внешность, хоть я был наслышан. Я оробел, не скрою. Дядя Тумба показался мне ожившим памятником, который стоит у нас на площади.
Впрочем, нет, таких памятников вообще-то не ставят, это я лишь поначалу подумал, что он похож на памятник, так как смотрел на него снизу вверх. Все же памятники холодны и недоступны, а дядя Тумба не был холоден и тем более недоступен, он был полон самого вежливого внимания, даже почтения, хотя и переминался с ноги на ногу и очень шумно дышал.
После нашей встречи, подумав, я решил, что, пожалуй, он скорей напоминал не памятник, а ожившую гору, если только вообще удобно сравнивать человека, да еще приличного человека, носящего доброе имя, с какой-то безликой каменной горой.
Но поскольку другого сравнения у меня нет, я остановлюсь на этом. Теперь прошу вас представить, что на самой вершине этой горы поблескивали огромные очки, как два прожектора, поставленные наверху, чтобы освещать округу. Разлохмаченные волосы клубились по ветру, будто туман над вершиной, основанием же горы служили две короткие и толстые ноги, как две каменные колонны, обутые в грубые парусиновые ботинки, и каждый ботинок был размером с ванночку, в которой я по вечерам купаю свою дочку.
Стоит, наверное, описать и одежду дяди Тумбы, хотя ничего в ней особенного, кроме, конечно, ее размера, не было.
На дяде Тумбе был просторный, болтающийся, как занавес в театре, полотняный костюм светло- серого цвета, такие же штаны, полощущиеся, как два флага на ветру, но при этом свежая, невероятной белизны, накрахмаленная рубашка, а возможно, и галстук или бабочка, которых я не мог увидеть, так как главным достоянием дяди Тумбы была борода. Она начиналась где-то под самыми очками-прожекторами и, точно горная река с поднебесья, светлым каскадом спадала по горным уступам каменистого цвета одежды к его ногам.
Не помню, сразу ли я все это разглядел, да скорей всего не сразу, но вот впечатление ожившей стихии у меня сохранилось от той, самой первой встречи.
Но встречи, как вы понимаете, наши продолжались, да и сейчас время от времени мы встречаемся, так что с годами я совершенно перестал замечать рост дяди Тумбы, а иногда мне кажется, что я разговариваю с ним, как с одним своим ближайшим приятелем, который ничуть ростом не выше меня, и даже на три сантиметра ниже, хотя это тщательно скрывает.
Но еще необъяснимей для меня утверждение детишек, в том числе и моей дочки Маши, что дядя Тумба хоть и крупен как горя, но он мал как мышь, и что с ним, вовсе не ощущая неудобств, они могут общаться, когда они ведут разговоры об игрушках или с ним играют.
Я бы сам ни за что не поверил, если бы девочка с фонтанчиком волос на голове упрямо не утверждала, что дядя Тумба ходил с ней в зоопарк, вернее же, что она водила за руку дядю Тумбу, и, когда ей очень захотёлось подвигаться, она с удовольствием сыграла с ним в чехарду.
Ну, а как играют в чехарду, вы, конечно, знаете: надо прыгнуть так высоко, чтобы перелететь через напарника, над его головой, опираясь на его плечи. Я и сам прежде играл и умею неплохо прыгать, но как можно перепрыгнуть дядю Тумбу, честно говоря, не представляю. Я не стал спрашивать, как это может быть. С кем-нибудь и не могло бы, ведь не станешь же ты утверждать, к примеру, что ты прыгаешь через слона, а он, может быть, даже вовсе не больше дяди Тумбы.
А вот через дядю Тумбу, по словам той самой блондиночки двух лет с фонтанчиком на голове, прыгалось легко, а уж он сам перелетал, похихикивал, будто тучка грохотала над головой, и все это запросто, как бывает между своими, когда встречаются в одном дворе. Так утверждала девочка, и я ей верю. Да я и сам, засидевшись на деревянной некрашеной скамеечке у него во дворике, где растут розы, вовсе переставал замечать несоразмерность мою и собеседника, который большой любитель поговорить, но еще больше он любит слушать, и этим, надо сказать, многие из его визитеров очень даже пользуются. Слушать он может часами, даже когда ты хотел у него что-то узнать, ты вдруг через какое-то время открываешь для себя, что все его советы ты сам себе успел изложить, и они даже очень неплохие, притом что дядя Тумба лишь слушал и кивал, но кивал так старательно, что и выходило, будто эти советы он сам и давал, а без него они никогда бы не родились. А у нас в городе жители, как я сказал, очень разговорчивые: хлебом их не корми, дай поговорить самим. Но если они все любят поговорить, то слушать, выходит, их вовсе некому, кроме, конечно, дяди Тумбы. Вот, помню, приходит к нему один лохматый человёк, поэт, и говорит, что он пишет замечательные стихи, хотя его никто не знает. Но все знают, что он пишет не очень замечательные стихи, а дядя Тумба этого не знает, он очень рад, что пришел такой человек, который пишет замечательные стихи, и когда поэт от него уходит, то доволен, потому что ему кажется, что его очень похвалили, и после этого он и вправду взял да написал однажды хороший стих.
Но вернемся к той самой встрече, когда я впервые познакомился с дядей Тумбой. Не успел я опомниться и прийти в себя (ведь не каждый день встречаешь таких необычных людей!), как низкий, но нисколько не пугающий голос, похожий на рокот далекого самолета из поднебесья, опустился сверху на меня:
— Чего изволите, сударь? — пророкотало надо мной, так что я невольно пригнулся. Но шляпу я снял.
И поскольку я продолжал молчать, немного стушевавшись и оробев, он повторил свой вопрос:
— Чем могу быть полезен, сударь?
Вот я упомянул, что голос дяди Тумбы прозвучал с неба, как звук самолета. Но он был похож на звук высоко летящего пассажирского самолета, это я говорю не случайно, потому что у некоторых продавцов голос может быть похож на звук реактивного, скажем, истребителя или вертолета, когда они грохочут над вашей головой. А это далеко не одно и то же, и очень важно для самочувствия покупающего человека, особенно если этот покупающий человек пришел впервые и робок по натуре.
Немного заикаясь и глядя почему-то на его парусиновые ботинки, а не вверх, где лицо, я попытался ему объяснить, что у меня, видите ли, дочка, которая попросила игрушку, которую я не могу нигде найти, которая…
Дядя Тумба выслушал мою путаную речь невозмутимо, он ни разу не перебил, как бывает со всеми моими приятелями, и не выразил никакого нетерпения. Можно было подумать, что ему даже доставляет удовольствие долгая и сбивчивая моя речь. Он вежливо кивал, как бы даже подбадривая или одобряя меня, и лишь в конце коротко поинтересовался.
— Будьте добры, имя?
— Мое имя? — удивился я.
— Нет, сударь, — сказал он ровно. — Меня интересует имя вашей дочки. Себя вы можете назвать потом, но можете и не называть, поскольку я всех родителей знаю по их детям. Так что вы теперь будете при дочке…
— Маша, — тихо подсказал я.
— Просто Маша?
— Да. Мы пишем так: Маша П.
— Ага, — сказал он значительно, — Маша Папина. Вот и хорошо, А Вы теперь для меня навсегда Машин папа. Папа, который, если не ошибаюсь, проживает на соседней улице и любит гулять со своей девочкой во дворике за булочным магазином.
Я подтвердил, что я и правда люблю гулять со своей дочкой у булочного магазина.
— Когда привозят в магазин свежие булочки, вы, несмотря на запрет мамы, покупаете две штуки и угощаете дочку… не правда ли?
— Но откуда вы знаете? — спросил я испуганно.
— Все папы одинаковы, — уклончиво произнес дядя Тумба. — Но можете не волноваться, я никому не рассказываю таких секретов. Только имейте в виду… — Тут он наклонился ко мне, так что у меня от его дыхания зашевелились на голове волосы. — Имейте в виду, что сладкие булочки толстят, посмотрите на меня, и вы поймете, я просто обожаю покупать в булочной сладкие булочки… Да вот у меня с собой есть, не желаете ли?
Я деликатно отказался.
