одно не хватает. Что ж удивительного: ведь вы сеете одну рожь…
— А что сеять, панич, раз пшеница не родится?
— Овощи, приятель, вот настоящее дело! Под Варшавой огородники платят за аренду по нескольку десятков рублей за морг и, несмотря на это, прекрасно живут.
Слимак грустно понурил голову, но сердце у него так и кипело: слушая доводы панича, он пришел к заключению, что или ему вовсе не сдадут луг в аренду, раз у него уже есть десять моргов, или заставят платить несколько десятков рублей за морг. А то зачем стал бы панич рассказывать про все эти чудеса, если бы не хотел ему внушить, что у него и так чересчур много земли, а потому он должен дороже платить за аренду?
Они подошли к воротам.
— Я вижу, сестра в саду, — сказал панич, — вероятно, там же и зять. Я пойду попрошу его уладить ваше дело. До свидания.
Мужик поклонился до земли, но одновременно подумал:
«Холера бы тебя взяла, и за что ты на меня взъелся! Вчера к моей бабе приставал, малого подстрекал, нынче мне как будто кланяться не велит, а сам этакие деньги хочет содрать за луг! Ох, чуяло мое сердце, что не к добру я его встретил».
Из дома донеслись звуки органа.
— Тятенька, играют!.. Где это играют? — закричал Стасек.
— Верно, пан играет.
И действительно, хозяин дома играл на американском органе. Крестьяне внимательно слушали непонятную им, но прекрасную музыку. У Стасека раскраснелось лицо, он весь дрожал от волнения. Ендрек присмирел, а Слимак снял шапку и стал читать молитву, прося бога смилостивиться над ним и защитить от ненависти панича, которому он, ей-ей, не сделал ничего худого.
Орган умолк. Как раз в это время панич встретил в саду сестру и оживленно начал ей что-то рассказывать.
— На меня наговаривает, — пробормотал мужик.
— Гляньте-ка, тятенька, — начал Ендрек, — пани-то как на шершня смахивает! Вся желтая, в черную крапинку, в поясе тонкая, а в боках толстая. А так ничего — красивая пани.
— Похуже всякого шершня этот подлец на желтых ногах, хоть он и тонкий, как жердь, — ответил отец.
— А чем он плох? Он мне денежку дал. Вот что дурак он — это пожалуй, но, как видно, добрый пан.
— Ничего, отберут они еще свою денежку.
Между тем панич, изложив сестре дело Слимака, стал ее отчитывать.
— Меня поражают, — разглагольствовал он, — черты рабства, которые я вижу в народе. Этот несчастный неспособен разговаривать, не сняв шапку с головы, к тому же он до того растерян и запуган, что мне просто жалко смотреть на него. Он мне на весь день испортил настроение.
— Но чем же я виновата и что я должна делать? — спросила пани.
— Подойти к ним ближе, добиться, чтобы они тебя не боялись…
— Ты просто неподражаем, — ответила она, пожав плечами. — Прошлой осенью я устроила праздник для детей наших батраков именно затем, чтобы они меня не боялись, и на другой же день они переломали у меня все персики. Ближе к ним подойти?.. Я и это делала. Однажды я зашла в хату, где лежал больной ребенок, и за один час так пропиталась всякими запахами, что мне пришлось почти новое платье отдать горничной. Нет, благодарю за такое миссионерство…
Оживленно беседуя по-французски, они подошли к ограде, у которой стоял мужик.
— По крайней мере для него ты должна что-нибудь сделать, — сказал панич, — он мне очень нравится.
Пани поднесла к глазам лорнетку.
— Ах, это Слимак! — воскликнула она. — Limacon.[1] Подумай, какая смешная фамилия!
— Почтеннейший, — обратилась она к мужику, — брат хочет, чтобы я для тебя что-нибудь сделала; я, конечно, очень рада. У тебя есть дочь?
— Нету, пани, — ответил мужик, целуя сквозь решетчатую ограду край ее платья.
— Жаль. Я могла бы научить девочку плести кружева. Предварительно вымыв ее, — прибавила она по-французски.
«А насчет луга — ни словечка!» — подумал мужик.
— Это твои мальчики? — продолжала пани расспрашивать Слимака.
— Наши, дорогая пани.
— Так присылай их ко мне, я буду учить их грамоте.
— Разве есть у них время, пани? Старший всегда в хозяйстве нужен…
— Тогда пришли младшего.
— Так и он уже ходит за свиньями…
Пани подняла глаза к небу.
— Вот и сделай что-нибудь для них! — сказала она брату по-французски.
«Ох, и страсти ж они затевают против нас!» — подумал мужик, сильно обеспокоенный беседой на незнакомом языке.
Из дома вышел помещик; заметив жену и шурина, он прибавил шагу и через минуту был уже возле них. Слимак опять принялся кланяться, у Стасека от волнения навернулись слезы на глаза, и даже Ендрек в присутствии пана утратил свою обычную смелость. Между тем «вооруженный» ланкастером демократ передал зятю просьбу Слимака, горячо защищая его интересы.
— Да пускай его арендует этот луг! — воскликнул помещик. — По крайней мере я избавлюсь от скандалов за потраву, к тому же это один из самых честных мужиков во всей деревне.
Весь этот разговор велся по-французски, и у Слимака мурашки бегали по спине при мысли, что господа что-то замышляют против него. Он готов был вернуться ни с чем, лишь бы поскорее убраться с глаз долой.
Выслушав доводы шурина, помещик обратился к мужику:
— Значит, ты хочешь, чтобы я дал тебе в аренду два морга луга у реки?
— Ежели милость ваша будет, — ответил мужик.
— И чтобы пан скинул нам рублика три, — быстро прибавил Ендрек.
У Слимака захолонуло сердце, а господа переглянулись.
— Что это значит? — спросил пан. — С чего, собственно, скинуть три рубля?
Слимак машинально потянулся за ремнем, но, спохватившись, что в такую минуту нельзя выдрать Ендрека, впал в отчаяние и решился сказать всю правду.
— Да не слушайте вы, пан, этого прохвоста! — закричал он. — Дело было так: баба моя совсем меня заела, что я, дескать, не умею торговаться, и наказала мне выторговать рублика три за луг. А теперь этот щенок такое сделал, что мне впору провалиться со стыда!
— Да ведь маменька велели, чтобы я за вами смотрел и чтобы мы оба ноги у пана целовали. Тогда, говорит, он, может, сколько-нибудь уступит, — оправдывался Ендрек.
Тут Слимак совсем лишился языка, а пани и оба ее спутника так и покатились со смеху.
— Ну вот, — снова по-французски обратился помещик к шурину, — вот он, твой мужик. Тебе он не позволит разговаривать с его женой, боясь, что ты ее соблазнишь, а между тем без нее шагу ступить не смеет. Предложи ему самую выгодную сделку, он не решится на нее без санкции жены и, пожалуй, не поймет без ее пояснений.
— Очень хорошо! Так и следует! — поддакнула пани, закрывая лицо батистовым платочком. — Они восхитительны, наши мужики… Если бы ты меня так же слушался, мы давно бы уже продали эту скучную деревню и укатили в Варшаву.
— Но, дорогой мой, мужики вовсе не такие идиоты, какими ты их изображаешь, — не соглашался шурин.
— Мне незачем изображать их идиотами: они таковы в действительности. Наш мужик состоит из желудка и мускулов, а от воли и разума он отрекся в пользу жены. Слимак — один из самых смышленых
