местности.
Мы тоже устремляемся туда. Прибыв на место, подключаемся к прочесыванию. Я иду впереди, с Кортесом на следовом поводке. Минут через двадцать сквозь редкий лес вижу, как навстречу появляется группа сотрудников милиции. А в ней — человек с овчаркой…
И эта овчарка вдруг завиляла хвостом и рванулась ко мне. Словно нашла того, кого все здесь ищут… Она подпрыгивает на передних лапах, радостно повизгивает. «Не забыл все же меня!» Даже сердце защемило. Конечно, это был мой старый, надежный Амур…
Кортес мгновенно насторожился. Шерсть на его загривке вздыбилась. Ревнует новый свирепый помощник или решил, будто чужая собака приняла меня за дезертира? Того, что ищут военные, ищет милиция…
Машу рукой Лазурову: «Отходи в сторону! А то наши друзья еще сцепятся!» Он уже сам вое понял и натягивает поводок с рвущимся ко мне Амуром. Вот-вот, брат, служба! Не постоишь и не повспоминаешь былое…
Теперь движемся метрах в двухстах друг от друга. За нами — оперативники. Лес болотистый, с зарослями кустарника. Пересекаем два ржавых ручейка, выходим к шоссе, у Поцелуевой горы. У обочины бронетранспортер с крупнокалиберными пулеметами и взвод солдат. Метрах в трехстах — еще взвод.
Район поиска сужается практически до одного километра. Я и Лазуров без слов ощущаем вдруг, что сейчас и Амур, и Кортес-Кагор не то на экзамене, не то на соревнованиях? Похоже, и наши СРС это понимают. Верхним чутьем по встречному ветру Кортес обнаруживает что-то на Поцелуевой горе. Двенадцатиметровый поводок натянулся. Короткий взгляд в сторону Лазурова. Амур тоже тащит своего проводника к горе. Это происходит почти одновременно. Сомнений нет — там прячется человек. Обе служебно-розыскные собаки обнаружили это почти секунда в секунду.
Поцелуева гора — на самом деле небольшая возвышенность, густо поросшая лесом и кустарником. Отправлять туда собаку одну — опасно. Разгорается спор с подошедшей группой. У всех наизготовке пистолеты Макарова.
— Пускайте собаку, что ей будет! — настаивает один из молодых оперов.
— Если дезертир там и у него АКМ, — резко говорю я, — то он сначала перестреляет наших собак, а потом и нас, с этими «пукалками».
Меня поддерживает Сафронкин:
— Зачем мы будем таких классных собак гробить, — замечает он. — Горушка не крутая. Есть бронетранспортер, есть пулеметы. Начнет бегун стрелять — колеса БТР сделают из него кровавую лепешку.
К нам подходит воинская патрульная группа. Шесть человек с офицером. Сафронкин сообщает ему о своем решении. Старший лейтенант дает солдатам команду рассредоточиться и посылает одного к бронетранспортеру.
Посыльный не успевает добежать, когда мы с Лазуровым, выдвинувшись вперед со своими СРС, замечаем, как на высотке вдруг, раздвинулись кусты. На опушке появляется паренек с автоматом. Готовимся к худшему, беря его на прицел. Но он отбрасывает оружие в сторону, поднимает руки вверх.
Приближаемся к нему. Он затравленно смотрит на Амура и Кортеса. Потом неожиданно говорит:
— Мужики, закурить не найдется? Сигареты все сосмолил…
Я достаю пачку и выталкиваю сигарету. Стоящий чуть поодаль Лазуров с Амуром бросает на меня осуждающий взгляд. Пользуясь правом старшего, я предупреждаю его упрек:
— Мы с тобой свое дело сделали. А с этим безусым первогодком пусть разбираются его командиры.
Виктор, так зовут дезертира, жадно курит, когда подбегает офицер с солдатами. Они забирают автомат и ведут Виктора к бронетранспортеру. Мы тоже выходим на шоссе, где тоже закуриваем с выборжанами и военными. Потом прощаемся. БТР с солдатами и машина районной опергруппы, где Лазуров с Амуром, едут к Выборгу. А мы с Кортесом направляемся в Питер…
Было приятно, что Амур попал в хорошие руки. Лазуров мне понравился, как человек и кинолог. Безупречно порядочный и отважный от природы. Мы еще встретимся не раз, по только в питомнике. Не раз он поблагодарят меня за Амура, будет приглашать в гости, в любимый Выборг. Жаль, что побывать у него мне так и не удалось.
Дезертира-первогодка Виктора Лапунова судил военный трибунал. Свой побег он объяснил разгулом дедовщины и издевательствами, которые были обычным делом в этой воинской части.
Для меня выезд памятен прежде всего встречей с Амуром. И еще — первой и единственной совместной работой двух подготовленных мною четвероногих сыщиков. Мне не было за них стыдно…
На своей земле
«Неужели не было ошибок, промахов, неудач?» — наверняка подумает дотошный читатель. Увы, были. Не раз отчет о выезде на происшествие можно было закончить хотя бы так: «Шафран потерял след» или «Кортес-Кагор потерял след». Забывается такое не скоро.
Итак, Кортес-Кагор потерял след… В моем рабочем журнале за 13 сентября 1967 года несколько дипломатично сказано: «СРС вывела опергруппу на пр. Героев и у д. 7 работу прекратила». Прочитав это, можно подумать: Кортес устроил забастовку?…
Поначалу все шло штатно. От теннисного корта на Трамвайном проспекте, д. 14, где обнаружили убитого, Кортес вывел нас к дому № 26. Шел он медленно, тщательно принюхивался, делая зигзаги по асфальту в два-три и четыре метра. За нами, чуть поодаль, следовал начальник 14-го отделения милиции Кировского РОМ Илья Котоман и пара его оперов. Илья Семенович — профессионал высшего класса, прекрасно владевший оперативной обстановкой на «своей земле».
Выходим на проспект Героев. Кортес несколько обеспокоен. У дома № 7 останавливается. Потом начинает ходить кругами, зигзагами — на всю длину двенадцатиметрового следового поводка. Безрезультатно. Нужный запах пропал. Исчез, растворился, затерялся, забился в какую-то щель, или перебит другими — более сильными.
След утрачен. Отстегиваю ко всем чертям поводок. Пускаю Кортеса в свободный поиск. Но вскоре он с виноватым видом возвращается ко мне, садится напротив и начинает скулить, как бы оправдываясь: «Город такой большой. А нос у меня такой маленький…»
Илья Семенович сочувственно наблюдает, как Кортес ищет потерянный след и скулит, признаваясь в бессилии что-либо сделать. Котоман подходит к нам. Но выглядит вовсе не удрученным.
— Кажется, я знаю, кто замочил этого мужика, — неожиданно говорит он. — Есть в этом доме один прохиндей, подучетник… Проверим?
Впятером поднимаемся на третий этаж. Открывшая нам женщина, словно обрадована:
— Вы к нему! — и показывает дверь в конце коридора.
Входим в комнату. По стенам кляксы, точки и запятые от раздавленных клопов. На столе немытые тарелки и пустые бутылки… Замка в дверях нет. Болтается плохо прикрепленная ручка. На кровати спит пьяный. Это и есть ранее судимый Цыганов. Капитан, схватив его за руку, поднимает с грязной постели, приказывает одеваться.
Цыганов, сидя на кровати с ботинками в руках и ошалело глядя на нас, пошатываясь, мычит:
— Начальник, а у тебя от прокурора на арест… есть бумага? Чтобы, значит, меня… забарабать в твою лягавку?
— Сюда сам прокурор пожаловал, — усмехается Илья Семенович и обращается ко мне: — Товарищ Балдаев, подойдите, пожалуйста, к этому вшиварю зачуханному с уважаемым товарищем прокурором!
Вместе с Кортесом прохожу от двери к кровати, где сидит Цыганов.
— Вам помочь обуться? — спрашиваю его как можно более вежливо, склонившись в полупоклоне. — Наш «прокурор» за пять секунд натянет на вас башмаки, и зашнурует. Он у нас большой специалист в этом деле!
Кортес, уставившись на Цыганова, предупредительно рычит, показывая клыки. Цыганов, уже чуть
