возле допустимого предела. Я именно так прожил свою жизнь, невзирая ни на какие трудности, да и сейчас живу, уже перешагнув за семьдесят. Хочется верить, что он получил подтверждение своей правоты, для этого я достаточно известен.
А моя воронежская тетрадь с затеями рассказов неожиданно выручила меня много лет спустя.
Первым заморозком в сопливой хрущевской оттепели был разгром второго номера «Литературной Москвы» в 1957 году и закрытие этого хорошо заявившего о себе альманаха. То было приметное, печальное и многозначительное событие не только в литературе, но и во всей нашей жизни, поманившей веями свободы и что-то уж слишком быстро обманувшей. Событием куда более важным, чем нашумевший скандал с детищем Василия Аксенова «Метрополем». В этой истории каждый знал свою цель: Аксенову нужен был громкий отъезд (говорю об этом не с осуждением, боже упаси, а с полным пониманием), кому-то хотелось его поддержать, кому-то — напечататься в престижной компании, кому-то усложнить свой образ безопасным фрондерством, кому-то — просто повеселиться. «Метрополь» с самого начала задумывался как альманах одноразового пользования. Усилиями двух его молодых участников, людей громадной энергии, честолюбия, литературной жадности, неистовых борцов за писательский билет, провинциальное событие разгорелось в неистовый вселенский пожар.
Альманах «Литературная Москва» не преследовал никаких побочных целей, он хотел лишь конденсировать все здоровые писательские силы, еще остававшиеся в стране. И добился этого уже в первом номере. Успех его при благожелательном молчании начальства вселил надежду на создание воистину независимого печатного органа. Но уже на втором номере разразилась гроза сокрушающей мощи. Альманах уничтожили в лучших традициях тоталитарной беспощадности. И странно, что сейчас, когда так охотно роются в окаменевшем г… прошлого, никто не вспомнил о судьбе смелого предприятия Эм. Казакевича и его сподвижников. А ведь и сейчас живы люди, создавшие этот альманах и мужественно бившиеся за него, но, тихие, щепетильные интеллигенты, они не хотят ни лавров мученичества, ни запоздалой гражданской славы. Жив и кое-кто из участников, я например. И коли меня вывело на эту тему обращение к далеким воронежским дням, я решил нарушить невесть когда, кому, кем и зачем данный обет молчания. Я имею на это право: в центре (сейчас непременно сказали бы в «эпицентре») разноса были рассказ А. Яшина «Рычаги» и Ю. Нагибина «Свет в окне». Уже в ходе проработки тринитарное мышление заставило присоединить к нам Николая Жданова с милым рассказом «Поездка на родину». Большой хуле подверглись театральные заметки А. Крона. Ругали И. Эренбурга и других, но несравненно тише.
Ко всем моим делам неизменно примешивается какое-нибудь недоразумение, тот вздор, до которого так охоч был фельдмаршал Суворов. Он и зятя своего, бездарного Хвостова, привечал лишь за то, что тот неведомо каким образом носил титул графа Италийского. Очень это веселило мудреного старика. Разгром альманаха начался с истошно ругательной статьи И. Рябова в «Правде», где основной удар пришелся по яшинским «Рычагам» и нагибинскому «Хазарскому орнаменту». Все понимали, что долбать меня надо за «Свет в окне» — о бунте маленького человека, «винтика», восставшего против системы, и на двухдневном шабаше в ЦДЛ и во всех органах печати, кроме «Правды», так и делали. А «Правда» назвала невинный рассказ «Хазарский орнамент»- о том, как в Мещеру приезжает новый хороший секретарь райкома.
В чем тут дело? Это до сих пор остается для меня загадкой, одной из тех нелепиц, которыми так богата моя литературная жизнь. Единственно правдоподобное объяснение такое: бывший секретарь писательской партийной организации Владыкин некоторое время работал в «Правде» то ли зав литературным отделом, то ли редактором по этому отделу (возможно, его должность называлась как-то иначе, я не силен в партийно-бюрократическом жаргоне). Он попросил у меня рассказ. Я дал ему «Свет в окне», полагая, что публикация в газете не помешает его альманашной судьбе. Рассказ приняли, горячо одобрили, набрали, откорректировали и отложили. Может быть, Владыкин боялся, что я подниму шум: почему же в органе Центрального Комитета мне ни слова не сказали, что рассказ порочный, вредный, очернительский, троцкистский наконец! И до этого договорились мои коллеги на писательском форуме. Еще там сказали, что рассказ звучит призывом к бунту рабочего класса в союзе с интеллигенцией против партийного руководства. В рассказе нет, даже в подтексте, ни одного интеллигента.
Вот почему «Правда» обрушилась на «Хазарский орнамент», не обмолвившись и словом о «Свете в окне». Меня необходимо было покрыть. Собрание оценило административную грацию руководящего органа: на статью в «Правде» ссылались все хулители — рябовский поклеп являлся как бы основополагающим документом, но молчаливым сговором было признано, что «Правда» прибегла к эзоповскому языку и, говоря «Хазарский орнамент», подразумевала «Свет в окне».
Эта подмена действовала и впоследствии, когда я преспокойно печатал разруганный «Правдой» «Хазарский орнамент», но до 1988 года не мог включить «Свет в окне» ни в один сборник. В названном году «Неделя» вернула к жизни «Рычаги» и «Свет в окне».
Оберегая свой слабый рассудок, уже дважды подвергавшийся нападению, хотя и в иной форме, я не явился на литературное судилище, но добрые души держали меня в курсе дела. Я знал, что за наши рассказы самоотверженно бились Маргарита Алигер и Вениамин Каверин. «Мы стреляем по нашим товарищам, которые вырвались вперед!» — говорила Алигер. Это не помогло. Высокое собрание заклеймило Яшина, Нагибина, Жданова, осудило Крона, Эренбурга, редактора Казакевича и всю редакционную коллегию. Было вынесено решение о закрытии «Литературной Москвы». Чем это лучше сталинско- ждановской акции в отношении «Звезды» и «Ленинграда».
С этого собрания пошли «черные списки». Попавших туда на какой-то срок переставали печатать.
У меня в «Знамени» лежал большой рассказ «Ранней весной», я наивно полагал, что он поможет моей реабилитации. «Не время», — жестко сказал главный редактор Вадим Кожевников. Я не обиделся: несколько газет уже успели вернуть мне принятые раньше рассказы. Наконец-то я понял, что вместе с Яшиным и Ждановым отлучен от литературы.
Почему-то мне не верилось, что это всерьез и надолго. Хрущевская примавера еще долго будет туманить нам головы вопреки всем грубым и печальным очевидностям происходящего. В какой-то мере эта вера имела смысл, мы все-таки пасли время, хотя часто не могли уберечь его от волков.
Последние сомнения в том, что дело закручено всерьез, отпали, когда мать понесла в ломбард свою жалкую кротовую шубу и остатки столового серебришка. Такого давно уже с нами не случалось, с уходом корифея всего и вся мои литературные дела неплохо наладились. Мне подкидывали что-то в «Знамени» для внутреннего рецензирования, но на это не проживешь с семьей, да и хотелось печататься, я уже привык к этому.
Как-то раз мой друг еще со вгиковской скамьи Л. Карелин пригласил меня пообедать в «Прагу». Перед десертом со слегка затуманенной головой я пошел в туалет. Глядя на свое мутное отражение в фарфоровой глади, я задумался о невеселом будущем и очнулся от тугого долгого альтового звука — кто-то рослый и тучный справа от меня победно упер золотистую струю в стенку писсуара. Так мочиться может только победитель, победитель на всех путях своих, человек отменного здоровья и душевного равновесия, бодрый, до ликования уверенный в себе хозяин жизни. Важный, освобождающий и очищающий процесс обеспечивался безотказными почками, образцовым мочевым пузырем, тугой мускулатурой, здоровой психикой и крепкой нервной системой. Мне даже пришлось отодвинуться, чтобы не попасть под брызги шампанского. А отодвинувшись, я смог проследить его стать от уровня писсуара до вершины, где находилась небольшая круглая голова. Я увидел императорский мясистый профиль, серые теплые глаза, седеющий ежик светлых волос — я увидел Анатолия Софронова.
И он меня узнал.
— Как дела? — участливо спросил он, не переставая мочиться.
— Дрянь дела!
— Денег нет?
— Нет, и не предвидится.
— Составьте сборник для «Библиотечки „Огонька“» — двойной, листов на шесть. И приносите как можно скорей.
Меня много и охотно печатали в «Огоньке», недавно вышел очередной сборник в «Библиотечке».
— Вы меня только что издали.
— Неважно. Издадим еще. Случай особый. «Свет в окне» включать не стоит, хотя рассказ далеко не
