Александр Силецкий, но он вышел в свет намного позже, да и мэтром не стал. Или Владимир Покровский – и тоже существенно позже, позже на целую эпоху. Мог ли кто-то, кроме Ларионовой, в нашей НФ – до появления через тридцать лет Елены Хаецкой – выводить на первый план «музыкальную тему любви»? Никто не приходит на ум.
Почему я не говорю о другом «великом открывателе» – Иване Антоновиче Ефремове? Причина проста: к ИФ он имеет довольно опосредованное отношение. Правду сказать, почти никакого. При всей колоссальной, поистине энциклопедической эрудиции, Ефремов очень мало работал на квалифицированного читателя и очень редко проявлял желание (а может быть, и способность) экспериментировать с языком, с художественными средствами. Почти всегда он говорил с большой массой и почти всегда использовал мастеровитую гладкопись, порой «подцеплявшую» приемы научно-популярной литературы. Исключений можно назвать два. Это, во-первых, ранние рассказы Ефремова, опубликованные еще в 40-х, притом не все, а лишь те, которые опираются на опыт его собственных странствий и путешествий («Белый рог», «Голец подлунный», «Обсерватория Нур-и-Дешт», «Путями старых горняков» и т. п.). В этих легких, светлых миниатюрах Ефремов проявляет удивительную емкость и точность слога: ничего лишнего, лексика подобрана цепко, ткань действия равномерно пропитана романтизмом «научных странствий»... И, во-вторых, до некоторой степени исключение составляет знаменитый роман «Час Быка» (1968), попавший в советское время под запрет.[8] Там языковая среда удалена от «советского среднеписьменного» на колоссальное расстояние. Она построена на терминологическом фундаменте восточных эзотерических практик и для «простого читателя» была в свое время почти непроходимой. Зато читатель понимающий, просвещенный или посвященный, извлекал из книги новые смыслы... Так что резон отнести «Час Быка» к первому акту бытия ИФ есть, однако существует и серьезный контраргумент. Роман по форме изложения в большей степени напоминает философско- эзотерический трактат, оснащенный художественным «иллюстративным материалом», чем литературное произведение. Поэтому, наверное, будет правильно присоединить имя Ивана Антоновича к реестру авторов ИФ лишь с большой оговоркой.
В 70-80-х годах, в эпоху «четвертой волны», малеевок, дубултеевок и пр. ИФ цвела пышным цветом, – вот и второй акт. «Четвертая волна» громогласно заявляла об отстутствии принципиальных отличий между собой и литературой основного потока по части качества, более того, она добилась – хоть и в очень небольшом количестве текстов – того, что поставленная планка была ею взята. Ну а первая половина 90-х, неласковая к «отечественным производителям», подрезала ей крылышки.[9]
Однако на протяжении последних восьми-десяти лет (с 2000 года или около того) названный сегмент фантастики возрождается, несмотря на прохладное к нему отношение со стороны книжного рынка. Занавес поднят, акт третий.
В настоящее время ИФ представляет собой многослойный пирог: видно, как минимум, три составляющие его генерации.
1. Со времен СССР из когорты авторов ИФ остались Борис Стругацкий (С.Витицкий), Геннадий Прашкевич, Вячеслав Рыбаков, Евгений Лукин, Андрей Лазарчук, Андрей Саломатов, Андрей Столяров, Святослав Логинов, Александр Бачило. Относительно редко пишут, но все еще остаются в строю Эдуард Геворкян, Алан Кубатиев и Владимир Покровский. Все – помимо Бориса Натановича и Геннадия Прашкевича – относятся к той же «четвертой волне».[10] Собственно, в 70-х – 80-х конституировалась первая генерация фантастов, работавших в рамках ИФ. Именно она впоследствии дала наиболее интересные эксперименты с языком – «Катали мы ваше солнце» Лукина, сюжетную линию Одиссея в «Темной горе» Геворкяна, повесть «Георгес» Покровского.[11]
2. В 90-х на небосклоне ИФ высоко поднялись имена Макса Фрая, Елены Хаецкой, Андрея Валентинова, Марины и Сергея Дяченко.[12] Любопытно, что все они, так или иначе, использовали в романах эстетику европейской старины: либо средневековье, либо более позднюю, «костюмную» эпоху от Гизов до Директории. Именно к этой группе относится единственный автор ИФ, «накрывший» поистине массовую аудиторию инфантильных интеллигентов – Макс Фрай. Все остальные в этом отношении далеко от Фрая отстают.
3. Наконец, в последние шесть-семь лет появилась новая волна фантастов-интеллектуалов: Кирилл Бенедиктов, Олег Овчинников, Ярослав Веров, Игорь Алимов, Илья Новак, Игорь Пронин, Ольга Елисеева, Юрий Бурносов, Василий Мидянин, Павел Крусанов,[13] Владимир Березин, Александр и Людмила Белаш, Сергей Жарковский, Мария Галина, Никита Красников. [14] Любопытно, что большинство из них в разного рода интервью, публицистических очерках, сетевой полемике, высказываниях при личном общении демонстрируют – кто жестче, кто мягче – осознание явных отличий собственного творчества как от работы на всем остальном пространстве комбината фантастики, так и от мэйнстримовского «гражданства».[15] «Мы – сами по себе...» – так можно в нескольких словах передать пафос этой новой генерации, хотя никакой общей платформы у нее пока нет. Все перечисленные авторы объединяются еще одной характерной чертой, выраженной весьма отчетливо: интересом к литературной мистике.[16]
Основное содержание этой книги – рассуждения о том, чем наполнено содержание постраспадной эры ИФ, 3-го акта в ее биографии.
Глава 3
«Четвертая волна»: анатомия творчества
Но прежде необходимо осветить акт 2-й, времена «Четвертой волны».
Термин «Четвертая волна» придуман был, по всей видимости, Аркадием Натановичем Стругацким в начале 80-х. Позднее Борис Натанович Стругацкий написал предисловие к сборнику «Фантастика: четвертое поколение» (1991) и там расшифровал оба варианта очень просто: «поколение 70- х». Впоследствии было немало попыток уточнить это определение. Многие подсознательно ощущали, что «Четвертая волна» несколько
Это не пустая казуистика. «Поколение», «генерация» – понятие очень широкое; «волна» не столь масштабна.[17] Она обозначает полосу «вербовки» волонтеров в ряды писателей- фантастов, канал, по которому наш цех получает очередной контингент новобранцев. Так вот, Четвертую волну приковали к фантастической литературе и удержали там знаменитые семинары – постоянно действующие московский и ленинградский при Союзах писателей, Симферопольский, а также ежегодные «съезды» в Малеевке (под Москвой) и Дубултах (Прибалтика). Именно семинары стали колыбелью для Четвертой волны.[18]
Реестры «семинаристов» составлялись знающими людьми неоднократно. В принципе, знаменами Четвертой волны стали десять-пятнадцать человек и перечислить их нетрудно: Владимир Покровский, Эдуард Геворкян, Александр Силецкий (Москва), Вячеслав Рыбаков, Андрей Столяров, Святослав Логинов (Ленинград), Алан Кубатиев (Алма-Ата), Евгений и Любовь Лукины (Волгоград), Михаил Веллер (Таллин), Людмила Козинец (Киев), Борис Штерн (Одесса), Андрей Лазарчук, Михаил Успенский (Красноярск), Юрий Брайдер и Николай Чадович (Минск).
Во «второй ряд» попадает немало известных и талантливых писателей: Виталий Бабенко, Борис Руденко, Андрей Саломатов, Вадим Каплун, Валерий Генкин, Александр Кацура, Наталья Лазарева, Владислав Задорожный, Тимур Свиридов, Сергей Сухинов (Москва), Андрей Измайлов, Виктор Жилин, Николай Ютанов, Ирина Тибилова, Феликс Дымов,[19] Михаил Гаёхо (Ленинград), Сергей Иванов, Далия Трускиновская (Рига), Абдулхаким Фазылов (Ташкент), Николай Блохин (Ростов-на- Дону), Людмила Синицына (Душанбе), Владимир Пирожников, Евгений Филенко (Пермь), Даниэль Клугер, Светлана Ягупова (Симферополь), Руслан Сагабалян (Ереван), Виталий Забирко (Киев), Евгений Дрозд и Борис Зеленский (Минск), а также критики Михаил Ковальчук, – он же Вл. Гаков, Нина Чемоданова (Москва), переводчик Владимир Баканов (Москва).[20]
В связи с работой семинаров того времени в разных источниках упоминаются также: Пухов, Гопман, Молчанов, – он же Ант Скаландис (Москва), Усова, Житинский, Зинчук, Никитайская, Майзель, Бальдыш, Понизовская, Переслегин, Житинский (Ленинград), Бернацкая (Калуга), Коблова (Сверловск), Арбитман (Саратов), Кутанин (Кишинев), Абидов (Узбекистан), Бушков, Сыч (Красноярск), Бачило (Новосибирск), Вершинин (Одесса), Ерашов (Калининград), Кочерян (Ленинакан), Минеев (Тбилиси), Ильин, Драченко и некоторые другие литераторы.[21] Борис Натанович Стругацкий причислил к «поколению 70-х» Геннадия Прашкевича, но возможно, писатель-сибиряк ближе к «шестидесятникам». Критики Андрей Синицын и Дмитрий Байкалов сочли возможным включить в состав Четвертой волны Василия Головачева – как участника дубултинских семинаров.[22] Иногда с семинарской деятельностью 70-х – 80-х связывают имя Андрея Балабухи, однако следует учесть, что печататься он начал еще в 60-х годах. На поздних «дубултеевках» побывали Сергей Лукьяненко и Алексей Иванов, но к
