России. От раза к разу он использует одну и ту же фабульную формулу: любопытный, простодушный или амбициозный человек находит «окно» в мир сверхъестественного. Собственно, для автора массовой фантастики идея в этом месте заканчивается и начинается «самое главное» – большая драка с гадами. Бенедиктов умеет и любит рисовать «большую драку», но за ее перипетиями всегда видно большее: как работает механизм подчинения человека силам, многократно превосходящим его в мощи и знаниях, насколько безнадежным оказывается положение обыкновенного смертного в этой ситуации. Всегда и неизменно человек становится перед выбором и не слишком концентрируется на сути этого выбора; в какой-то момент, не понимая истинного значения происходящего, он так или иначе разрешает нечеловеческим силам заняться собой, впускает их к себе (рассказы «Красный город», «Чужая квартира», «Конкистадор в стране снов»). К сожалению, уповать на оберегающую силу Бога персонажи Бенедиктова не приучены.[35] С другой стороны, мистические рассказы Бенедиктова служат своего рода предупреждением... У Юрия Бурносова мотив обреченности человека в его противостоянии не только со сверхъестественным, но и просто с окружающим его миром звучит еще тревожнее. В рассказе «Всё золотистое» автор допустил благополучный исход, а в трилогии «Числа и знаки» – относительно благополучный (зло сверхъестественного происхождения развоплотилось, хотя и не погибло окончательно). Однако в большинстве текстов Бурносова это в принципе невозможно: мир человеческий утратил нравственность, люди слабы и подвержены соблазнам, коим поддаются скоро и безвозвратно, а одиночки, не лишившиеся духовного стержня (например, следователь в романе «Чудовищ нет») бессильны. Их действия в большинстве случаев обречены на поражение. Юрий Бурносов не верит в действенность механизмов культуры: в его текстах они крайне редко позволяют человеку отвернуться от зла, преодолеть его; чаще же их хватает лишь на кратковременное сдерживание. А место для Бога в его «системе мира» просто не предусмотрено. Другое дело, что явное неравенство сил для этих одиночек еще не предлог отказаться от борьбы. Игорь Алимов, знаток китайской истории и культуры, использует мистические приключения в ориентальном ключе как декорацию для притчи: в сладкое оболочке подается горькая пилюля. Так, центральные персонажи цикла рассказов «О чем умолчал Пу Сун-Лин» в разных обстоятельствах покидают правильный путь (по большому счету, отходят от духа Традиции). И забавные перипетии любовных связей во всех случаях приводят их к весьма неприятному финалу. Чем больше они удаляются от верного маршрута, тем горшее воздаяние их ждет. Все они вовлекаются в чудо, так или иначе попрощавшись с нравственной ответственностью, и чудо, не имеющее благой христианской природы не приносит им ничего хорошего. Наконец, Мария Галина в целом ряде текстов подала будущее человечества через призму метаморфоз, прочитывающихся на языке эзотерики. В повести «Экспедиция» движение группы людей (и не совсем людей) из точки бедствия (современность) в точку спасения (будущее процветание) совершается в форме квеста, преодоления пространства, в то время как истинный смысл – преодоление времени, т. е. маршрут через ряд последовательных трансформаций человеческой сущности, ведущий к ее безвозвратному изменению. Движение это, конечно, ускорено по сравнению с истинной хронологией «великого делания». Чем ближе к концу повести, тем явственнее звучит вопрос: как относиться интеллигенту-гуманисту, принявшему необходимость названных трансформаций в качестве аксиомы, к новому миру, который будет для него совершенно чужим?
Во второй половине случаев видно христианское отношение к миру и месту в нем человека. Или, как минимум, нечто весьма близкое к этому.
Во всех без исключения фантастических романах Ольги Елисеевой в качестве основной смыслонесущей парадигмы работает христианская мистика. Она может быть в большей или меньшей степени ортодоксальна, в большей или меньшей степени демаскирована, дешифрована для читателя, в большей или меньшей степени жестка... но она всегда присутствует. Проза Ольги Елисеевой буквально пронизана ожиданием чуда и постоянным, хотя и фоновым ощущением: Бог существует, он видит все происходящее в мире, и Он не глух к молитвам и мольбам тех, кто верит в него. На общем фоне художественным качеством выделяется цикл историко-мистических романов[36] о временах Екатерины II. Цитируя раннюю книгу Елисеевой «Сын солнца», «...завтрашний день – продолженье вчерашней войны».[37] Так вот, превосходно воспроизведенная историческая обстановка второй половины XVIII столетия и авантюрная интрига романов обретает ценность не сами по себе, а лишь в роли «оформления» русских эпизодов войны, начавшейся невероятно давно, с мятежом Денницы против Создателя. Эта война в большей степени проходит по сердцам и душам людей – вот ее главный фронт, – но отбрасывает тень на все значительное в политике, культуре, быту.
Супругам Александру и Людмиле Белаш – творческому дуэту из Пензы – принадлежит один из самых объемных во всей отечественной фантастике романов – «Имена мертвых». Авторы обращаются к традиционной, вроде бы, для фантастики теме искусственного преодоления физической смерти. Массовый любитель фантастики супругов Белаш не очень-то интересует: технические вопросы из области «как зелье-то варить», «сразу бесов вызываем или для начала магнитным полем пощупаем», «чем вернее валить зомбей» и т. п. в книге присутствуют ровно до такой степени, до какой требуется ситуационное правдоподобие. Авторов интересуют, во-первых, нравственные сложности, возникающие, когда воскрешение становится возможным, и, во-вторых, соотнесение мистического уровня понимания проблемы с техническим и нравственным. Итоговый вывод: никакое продвижение в этой сфере невозможно без санкции («попущения») Бога. И это в определенной мере соответствует христианскому мировидению.
Ярослав Веров[38] использовал сюжет «поэмы» Н.В.Гоголя «Мертвые души» для создания своего рода remake’а: в его трактовке «мертвыми душами» оказались все чиновники, силовики и главные представители «творческой интеллигенции» большого провинциального города. Собственно, жизнь в такой ситуации – а речь идет о сегодняшнем дне – может быть передана словосочетанием «под властью тьмы». Город избавлен от Бога... У Игоря Пронина в романе «Свидетели Крысолова» обнаруживаются сходные мотивы и всё тот же прием «переигрывания» классической истории. Сюжет истории о гаммельнском мастере волшебной дудочки разыгран в апокалиптических декорациях. Мир дошел до стадии, когда изначально заложенные в нем добро, любовь, надежда пришли к искажению и деградации. Каждый закон, каждый кирпичик быта противоречат здравому смыслу и нравственному чувству. Властям человеческим дан последний шанс одуматься: из-под земли им грозит смертельная опасность (подземка выступает как аналог преисподней), и есть спаситель, твердо обещавший избавить город и мир от угрозы. Но спасение возможно только при выполнении поставленного им условия: отменить разом все законы, держащие людей в скотском состоянии. Урок административной сворой понят не был. Тогда Крысолов увел двоих, мужчину и женщину, которые еще могли жить иначе, у кого душа еще не пропиталась насквозь смрадом искажения. А потом дал им новое небо и новую землю...
Глава 5
«Квалифицированный читатель»
Характерной чертой ИФ является апелляция к читателю, которого можно назвать квалифицированным. По словам Ольги Трофимовой, «...ИФ – литература умственного усилия. Это усилие и автора, и читателя, совместный труд, род беседы
Современный теоретик литературного процесса С.И.Чупринин дает «квалифицированному читателю» или, иначе, «квалифицированному читательскому меньшинству» следующее определение. Люди, принадлежащие этому меньшинству, не просто начитанны, они погружены в литературный и общекультурный контекст. Более того, речь идет о вменяемости их оценок, «...которая состоит и в готовности понять внутреннюю логику прочитанного произведения, и в прямом (для себя) запрете на высказывание оценочных суждений о текстах..», по отношению к которым они не чувствуют себя компетентными.[39]
Для фантастической литературы этого недостаточно. Не только в количественном смысле, но и качественном. Да, действительно, общим критерием для «квалифицированного читательского меньшинства» и в основном потоке, и в фантастике является погруженность «в литературный и общекультурный контекст». Однако фантастическая литература, процветающая уже более столетия, дополнительно требует погруженности в ее частный контекст, причем не только знакомство с отечественной (российской/советской/опять российской традицией), но и с мировой, поскольку связи между нашей и англо-американской фантастической литературой прямее и крепче, нежели связи между литературой основного потока в России и за рубежом. Проще говоря, стенка между «их» и «нашей» фантастикой намного прозрачнее, а в некоторых «форматах» можно констатировать очевидную нашу зависимость от англо-американского литпроцесса (например, в фэнтези).
Кроме того, для
