стала правду говорить. А правду говорить нельзя. Нужно врать.
— Но… — начала было дочь и тоже замолчала. Она была в растерянности и не знала, что возразить.
— А что «но», что «но»? — подхватил кот. — Ты мне скажи, ты хотела бы, чтобы старухе поверили, что они в лесу клад нашли?
— Нет…
— Вот то-то и оно, что нет. А ты хотела бы, чтобы старику удалось всех обмануть?
— Да…
Мои бедные дети терялись всё больше и больше.
Они твёрдо знали, что лгать нельзя, а тут вдруг оказывалось, что это не только можно, но ещё и очень даже хорошо. Вот старик всем наврал: и жене, и барину, и целой деревне, — наврал, а мы почему-то этому рады. Между тем его глупая старуха всё время говорит правду, одну только чистую правду. И что же? Мы её нисколько за это не уважаем, напротив, она нас сильно раздражает и нам хочется, чтобы никто ей не поверил.
Как же всё это объяснить?
Но я не вмешивалась в спор моих детей с котом, даже несмотря на то что они явно смешались, а Васька торжествовал.
И тут я заметила, что Ральф думает. Он так сосредоточенно хлопал своими прекрасными ореховыми глазами, что на этот счёт у меня не осталось никаких сомнений. Он воображал.
— А что ты, пёс, думаешь по этому поводу? — спросила я. Мне было интересно, что он скажет.
— Я думаю, — медленно ответил Ральф, — что старик соврал не потому, что ему нужно было оставить у себя деньги.
— А почему же ещё? — насмешливо спросил кот. — Чтобы насмешить людей?
— Нет, и не для того, чтобы смешить людей, — сказал пёс, — но и не для того, чтобы захватить деньги. Он врал для того, чтобы их у него не отняли.
Я всегда любила Ральфа. Я знала, что он умница.
Конечно, в этом споре всё было очень просто. Но почему же всё-таки мои дети не сразу нашлись что ответить коту?
— Ну, ясно! — воскликнул сын; ему, кажется, было немножко неловко оттого, что это не он сообразил. — Старик обманывал не для того, чтобы отнять у кого-то деньги.
— Конечно, — подхватила дочь, — ведь деньги-то принадлежат старику, это он их нашёл, и у барина не было никакого права их отнимать. Обрадовался, что сильнее простого мужика.
Вопрос был выяснен, спор окончен; все понимали, что оба они — и весёлая старушка из сказки о колобке, и старик с его блинной тучей — лгали потому, что были вынуждены защищаться против более сильного врага, с которым никаким иным образом справиться не могли — только обманом. Все с этим, конечно, согласились.
Только Васька-кот промолчал.
Мы пошли собирать землянику — пошли потому, что поляну мы давным-давно обобрали. Даже жалко её немного стало — раньше тут и там между листьев огнём горели ягоды, а теперь всё было пусто. Одни земляничные листья.
Приятно собирать спелую землянику: тёмно-красная ягода нежно снимается со своей зелёной звёздочки, и та сторона, которой она была прикреплена, оказывается совсем белой.
Приятно, когда твоя кружка понемногу наполняется — сперва ягоды перекатываются по дну, потом дна уже не видно, потом они поднимаются всё выше и выше, до самого верха.
Но самое приятное — это, когда кружка наполнена до половины, сунуть в неё нос, закрыть глаза и дышать земляникой. Я не знаю ничего более прекрасного.
Ральф, закрыв глаза, дышал таким образом, наверное, полчаса, не меньше.
…Когда солнце село и по небу потянулась полосатая заря, мы снова разожгли костёр, уже на другой поляне, сварили в кружке земляничное варенье и пили чай.
Костёр теперь был совсем не такой, как днём. Тогда его пламя было еле видно; оно, казалось, вспыхнуло в воздухе и горело над землёй.
А теперь огонь был красно-золотой, и чем темнее становилось кругом, тем ярче и краснее он разгорался.
Настроение у всех было самое блаженное. Становилось прохладно, а у нашего костра было светло и тепло. К тому же мы напились чаю с таким душистым вареньем, какого нигде и никогда не бывает.
Да и костёр нас завораживал. Я не знаю, как вы, а мы все очень любили смотреть на огонь. Смотришь, смотришь на него и взгляда отвести не можешь.
У всех в глазах отражалось пламя: и в чёрных глазах моей дочери, и в светлых глазах моего сына, и в ореховых глазах пса, и в зелёных — кошачьих.
Впрочем, в Васькиных глазах мало что можно было рассмотреть, потому что он всё время их блаженно щурил.
— А хотите, — сказал он вдруг, — я тоже расскажу вам сказку?
Все захотели. Хотя настроение у нас было, пожалуй, скорее такое, что хотелось помолчать, но всё же было интересно, какую сказку может рассказать кот.
— Жил-был кот… — начал Васька.
— Уже интересно, — сквозь зубы заметил Ральф.
Мы рассмеялись.
— Жил-был кот, — невозмутимо продолжал Васька, — и вот однажды увидел он серую мышку. Захотелось ему с ней познакомиться. Поближе. Понимаете?
Васька ухмыльнулся.
— Но как это сделать? Мышь-то не дура, к коту не идёт. Вот подошёл он к стенке дома, заглянул в щёлочку — а через щёлочку был виден подпол — и говорит:
«Ах, бедный, бедный!»
«Кто, кто бедный? — пищит мышь, но издалека. — Кто бедный?»
«Да твой мышонок, — отвечает кот, — твой мышонок свалился в ведро с водой».
Тут мышь про всё забыла и кинулась к дому…
Она была очень вкусная, особенно жирной была спинка.
И Васька захохотал, повалившись на спину. Тут стал виден его мохнатый живот, который был у него гораздо светлее, чем спина. Шерсть на животе свалялась и торчала клочьями, потому что, если говорить правду, Васька был не только ленив, но ещё и неопрятен.
— В жизни не слышал более отвратительной сказки, — угрюмо сказал Ральф.
— Давайте гасить костёр, — сказала дочь, — домой давно пора.
Тогда все стали заливать костёр и быстро собираться домой.
День кончился, но разговор наш на этом совсем не кончился. Напротив, все последующие дни, которые мы проводили вместе, спор у нас разгорался и, наконец, привёл к событиям настолько странным, что я бы сама не поверила, если бы мне о них рассказали.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Прямо не знаю, что и делать с Васькой, — сказала Валя, когда мы втроём — я, дочь и сын — собрались вместе.
— Утопить, — хмуро сказал сын.
Я очень удивилась, потому что сын мой всегда был человеком разумным и добрым, и я никогда бы не поверила, если бы мне сказали, что он готов утопить нашего Ваську, пусть даже кот говорит такие несуразности, какие говорил у костра.
— Это я, конечно, шучу, — сказал сын так же хмуро, и было непонятно, в чём же тогда заключается
