на идейной почве стычки с ее мужем. Сонька и сама была и безбожницей, и большевичкой и также, борясь с идеологической заразой, несла в массы ахинею, но то, что извинительно нести с высокой трибуны, выглядело полным кретинством в кругу своих. А Сонька была своей с тех далеких лет, когда начала заниматься в ОСОАВИАХИМе парашютным спортом под руководством инструктора Крестинина, да и потом следовала с «кроткой Марией» (так она прозвала подругу) как тень.
Сонька стала известной в журналистских кругах после того, как ее браттоже журналист и тоже Золотов — погиб при спасении знаменитых на весь мир летчиц Гризодубовой, Осипенко и Расковой. То есть он не то чтобы спасал, а прилетел к месту падения самолета «Родина» в группе журналистов и местного начальства на ТБ-3. То есть даже не прилетел, а его привезли для освещения в прессе исторического события. И в этот огромный четырехмоторный бомбардировщик конструктора Туполева, отбывавшего в то время наказание, врезался сопровождающий его «дуглас»: летчик «дугласа» решил показать летчицам, проведшим десять дней в тайге на шоколадках «высший пилотаж», хотя ни ТБ-3, ни «дуглас» не должны были вообще лететь на место вынужденной посадки. На глазах молодых женщин погибло шестнадцать человек, в том числе и Сонькин брат. Сонька в свите журналистов провожала героинь-летчиц из Москвы со Щелковского аэродрома и узнала о гибели брата лишь через год.
Погибших, в том числе и Золотова, бросили в тайге, чтобы не омрачать праздника победы отечественной авиации; трех летчиц с ликованием встречала вся страна, весь советский народ. Тогда-то о Соньке и услышали в очень узких кругах как о сестре того, кто до последнего мгновения жизни исполнял свой журналистский долг, полагая, наверное, что эволюции «дугласа» вокруг ТБ-3 запланированы программой спасения.
Крестинин-старший знал этот случай от самой Валентины Степановны Гризодубовой, но в узких кругах того времени умели молчать о событиях, которые проходят в тени от общественности и не становятся предметом истории и энциклопедий.
Но пик известности Софьи Марковны был впереди, когда началась перестройка и пришла свобода. Все помнят случай, когда коммунисты и комсомольцы во главе с президентом и группой наиболее юрких идеологов марксизма-ленинизма рвали свои членские билеты и швыряли в лицо того, кто для них еще вчера олицетворял ум, честь и совесть. Тогда же — это многие помнят — в городе N принялись сдергивать памятник самого человечного, и Ильич пришиб своей кепкой трех комсомольцев; один из них оказался племянником Софьи Марковны — не то Сеня, не то Миша. Трех героев, которые перед гибелью смело порвали билеты, провожал весь город. Цветы, музыка, шествия, песни рок-групп. Новые властители по привычке несли с высоких трибун слова, в которые сами не верили, а президент не то Газпрома, не то просто президент сказал со слезой в голосе: «Простите нас, мы вас не уберегли…» Во время этого всенародного горя на трибунах замелькала и Софья Марковна.
Но все это впереди, а пока «Союз нерушимый» стоял во главе прогрессивного человечества, Софья Марковна верой и правдой служила партии, а племянник только-только вступил в ряды ВЛКСМ и знать не знал, ведать не ведал, что закончит свои дни под чугунной кепкой того, чей силуэт носил у сердца. Потом, правда, выяснилось, что погиб не племянник, а однофамилец, однако это не помешало Софье Марковне на гребне славы и всенародной скорби получить какую-то международную премию свободных журналистов и пластиковую карту на ежемесячную гуманитарку по линии какого-то международного центра. Племянник Софьи Марковны — живой и здоровый — со временем станет бизнесменом и владельцем авиакомпании «Голден Эрроу», непонятным образом отпочковавшейся от Аэрофлота. Однако все это впереди.
Крестинин-самый младший — Витек — белорозовый и кудрявый, как оперный Лель, не уступающий по части юмора «тете» Соне, повторил ее остроумную шутку о желании отца поменять фамилию среди однокашников-студентов и получил прозвище Кретин-С-Хвостом, что ему очень не понравилось. Он перестал убирать свои льняные кудри в хвост, потом остригся накоротко, к радости отца, но так и остался Кретином-С-Хвостом. Не будучи украшением собственного института, куда попал через отца, он решил, никому ничего не сказав, перевестись в другой вуз, где бы не знали о его кретинстве. Но попал, как последний кретин, в армию выполнять интернациональный долг. И погиб. Нет, не в бою, а во время купания: ударился головой о невидимый под водой бетонный столб. И это пронзило душу матери, «кроткой Марии», и она отошла от земной суеты в жизнь вечную без каких-либо признаков болезни, будто уснула. На нее, говорят, очень подействовали слова, произнесенные на похоронах Витька ее любимой подругой: Софья Марковна сказала, что Витек был слишком красив для этого мира и место его — среди ангелов небесных. Кроткая Мария — так говорили уже на ее похоронах — сама ангел во плоти — примкнула к сонму ей подобных. А Иван Ильич будто потерял собственную душу и замкнулся в себе.
Старший сын Ивана Ильича Николай знал, что Витек погиб через свое зубоскальство и непочтительное отношение к отцу. Но почему погибла мать? И невзлюбил Соньку — и дал ей кличку Сонька — Золотая Ручка. Сама же Софья Марковна Золотова продолжала пребывать в несокрушимой уверенности, что ей всегда везде рады и она в любой компании желанна и интересна. И даже (он узнал об этом спустя время) предлагала себя Ивану Ильичу в качестве «старого верного друга». Но старик, наверное по глупости, не понял подтекста в Сонькиных словах и, таким образом, упустил свое счастье.
Николай Иваныч не раз возвращался в своих мыслях к гибели брата и матери и в свою книжку со схемами самолетных систем выписал из Нового Завета:
«Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36–37).
И еще:
«Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли» (Пятая заповедь Божия).
Глава вторая
Нам не дано знать, какое событие — часто малозначительное — или какой рассказ — часто маловразумительный — окажет влияние на наш телесный и душевный склад и саму судьбу. Любитель психоанализа при желании отыщет в себе слагаемые собственного характера, заложенные еще в детстве и полузабытые. На характер Николая Иваныча (так он сам думал) оказали влияние рассказы о героических тридцатых. Причем не сами исторические события, а то, что за ними скрывалось. А скрывалась за ними жутковатая дурь. (Например, гибель Золотова после столкновения самолетов, которые прилетели на место аварии не для спасения, а «просто так».)
Он не мог не знать, что тогда героям-летчикам ставили клизмы. Нет, не только с целью уменьшения полетного веса ненадежной техники, а из-за отсутствия отхожего места на аэроплане, с появлением которого, по остроумному замечанию товарища Чкалова, авиация перестала быть уделом мужественных.
Николай Иваныч знал отцовых друзей-героев и героинь не только по сюсюкающим книжкам в духе «Льдины-холодины» про челюскинцев писателя Льва Кассиля; и потому священный трепет перед полетами знаменитых на всю страну летчиков вместо того, чтобы благополучно забыться вместе с босоногим детством, обратился в брюзгливую насмешливость.
«Химеры, фантомы! — ворчал отягощенный знаниями темных и дурацких сторон истории авиации молодой инженер. — И подвиги ваши, — мысленно обращался он к героям тридцатых, — основаны единственно на несоответствии уровня техники с амбициями партийной верхушки и лично товарища Сталина, приказов которого не выполнять было не принято».
«Химерой» он считал и знаменитую на весь мир челюскинскую эпопею, когда не приспособленный к арктическим плаваниям ковчег с женщинами, детьми и свиньями для прокормления «избранного народа» отправили на верную гибель через ледяную пустыню во главе с декоративным Отто Шмидтом, бородатым, как библейский пророк. Утонули — так оно и должно быть, — но зачем во время голода в стране кинули миллионы на закупку американских самолетов, а также послали аэропланы, дирижабли, ледоколы (кое-кто по пути погиб), когда сотню верст до берега можно было пройти по льду, тем более женщин и детей довольно скоро вывез на сушу товарищ Ляпидевский (герой номер один), а до него к пострадавшим приезжал на собаках офицер царской армии, которого сперва хотели наградить орденом (не разобрались),
