всю волю, чтобы не запрыгать на другой ноге. Тереска до смерти перепугалась.
— Боже! — трагически крикнула она. — Ради Бога, извини! Откуда я знала, что ты тут!
— Ничего, ничего, — неразборчиво буркнул юноша. — Ясное дело, ты меня до сих пор не заметила…
Смысл его слов до Терески снова не дошел. У нее не было времени обращать внимания на такие мелочи. Она пыталась немедленно что-то сделать, как-нибудь ему помочь, куда-нибудь его посадить, причем в этих попытках ей страшно мешал судорожно сжатый в руках топор. Молодой человек вырвал у нее руку, за которую она пыталась тащить его по лестнице, и сел на ступеньку.
— Оставь меня в покое, — сказал он довольно невежливым тоном. — Я подожду здесь, пока ты не управишься со своими странными обязанностями и не найдешь для меня свободную минутку. Может быть, мне удастся избежать ампутации ноги этим страшным инструментом. Поторопись, пожалуйста, потому что у меня довольно мало времени.
Тереска, не говоря ни слова, влетела в свою комнату. Топор она положила на стол. «За каким чертом я вообще его сюда принесла?» — мелькнула у нее в голове первая разумная мысль. Не вдаваясь в подробный анализ своих действий, она сорвала с вешалки платье, схватила туфли и выскочила в ванную.
— Сейчас вернусь! — крикнула она на бегу. — Подожди минутку!
В ванной Тереска посмотрела в зеркало и почувствовала, как щеки запылали от стыда. Кроме пятен, потеков и разных мазков по всему лицу, под носом у нее неизвестно почему красовались самые настоящие роскошные усы. Нос светился ослепительным красным светом. Связанные чулком волосы образовали на середине какой-то странный проборчик, который был ей исключительно не к лицу. Преодолевая внезапную слабость в коленках, она отвернула кран над ванной, схватила мыло с маленького неудобного умывальника и резко повернулась к ванне, где свобода движений была больше. Мыло выскользнуло из рук и упало в унитаз.
«Ну все, конец…» — подумала Тереска в отчаянии.
Она мгновенно вспомнила, что во всем доме нет другого мыла, что за вчерашнюю стирку извели весь стиральный порошок и остатки мыльных хлопьев, поэтому все, что ей остается, — это чистящий порошок для кастрюль и щелок для мытья полов в подвале. Кроме того, за порошком и щелоком пришлось бы снова спускаться в кухню и снова в таком виде проходить мимо НЕГО…
Тереска долго стояла на коленях возле унитаза, как воплощение отчаяния, вглядываясь трагическим взором в лежащее глубоко на дне сифона мыло. Потом у нее мелькнуло в голове, что спасения нет, что ей не суждено умыться до завтрашнего дня, что завтра в этом виде ей придется выходить на улицу и идти за мылом в магазин или в киоск… Тогда она со страшной решимостью закрыла глаза, сунула руку в унитаз и выловила мыло.
«Вот невезуха, — думала она в отчаянии, причесываясь и пудря сияющий нос. — Невезуха чертова!! Ну почему все всегда получается, а тут все из рук летит? Господи, что же это за наказание, неужели мне всегда придется перед ним выглядеть такой кретинкой?»
Тереска была в полубреду от волнения: она одновременно была райски счастлива и немыслимо разочарована, сердце у нее билось, она страшно спешила и пыталась преодолеть внезапную слабость в руках и ногах… Она уронила крем для загара, сбросила с полки бутылочку с очищенным бензином, которая разбилась у нее под ногами, скинула в ванну кружки для умывания и зубные щетки. Меняя туфли, она заметила, что ноги у нее постыдно грязные. Пришлось их вымыть. Время неумолимо летело, а вонь разлитого бензина пронизала все вокруг.
— Богусь, я прошу прощения, — сказала она сокрушенно, выходя наконец из ванной. — Наверное, меня очень долго не было, но мне пришлось умыться. Как ты себя чувствуешь?
Богусь сидел на ступеньке, держась за ногу с непроницаемым выражением лица. Он посмотрел на Тереску и потянул носом.
— Духи у тебя, надо признать, оригинальные, — критически заметил он, слегка сморщив нос. — Должен сказать, что в гостях время банально не проведешь. Жаль, что мне пора уже идти.
Нога у него почти перестала болеть, но он был сердит на Тереску. Он зашел к ней только на минутку, так, от нечего делать, воспользовавшись тем, что оказался в этом районе. Ему было все-таки интересно, в какой мере она его помнит. Вся эта кутерьма страшно его разозлила, тем более что вечером он собирался танцевать…
Он встал со ступенек и попробовал ступить на ногу. Вроде бы все в порядке.
— Жаль, что мне пора идти, — повторил он с вежливым сожалением.
Тереска только теперь поняла, что он говорит. У нее перехватило дыхание.
— Как это? Почему? — спросила она сдавленным голосом. — Ведь ты только что пришел! Давай спустимся вниз, я тебе покажу сад. Ты мне еще не рассказал, как там дела с твоей учебой. Тебя приняли?
Богусь стал спускаться с лестницы.
— Еще не знаю, может быть, придется ехать во Вроцлав, потому что в Варшаве с этим сложности — мест не хватает. Я пытаюсь все устроить, но не знаю, смогу ли.
Тереска спускалась за ним следом, и ноги у нее подкашивались.
— Я бензин разлила, — сказала она ни к селу ни к городу. — С полки все попадало. Пойдем в сад. А когда ты узнаешь? — В животе у нее похолодело, и что-то душило за горло. Он только что пришел, а уже уходит… Нет, дело не в этом. Вроцлав… Ему придется уехать во Вроцлав?! Это ужасно!
— Не знаю, на днях, наверное, все решится, — ответил Богусь и посмотрел на часы.
— У меня есть фотографии, — поспешно сказала Тереска. — Те, с турбазы, они уже готовы. Хочешь посмотреть? Я сейчас принесу!
— Не сейчас, — решительно ответил Богусь. — В следующий раз. Я очень спешу, заглянул только на минутку, чтобы тебя найти. Я так и подумал, что ты должна была уже приехать, потому что на носу учебный год.
— А насчет Вроцлава… Ты мне расскажешь? Когда узнаешь?
— Конечно, расскажу. Ну, попрощайся со мной, что ли, раз уж поздороваться не вышло.
Он слегка обнял Тереску и коснулся губами ее щеки, после чего немедленно ее оттолкнул, потому что бензиновая вонь накинулась на него с удвоенной силой. Тереска побледнела от счастья, все мысли разом выветрились у нее из головы, она попыталась что-то сказать, но дар речи у нее надолго пропал. Богусь внимательно ее оглядел.
— А ты неплохо выглядишь, — милостиво признал он. — Хотя я должен сказать, что мне не нравятся женщины au naturel[1]. Мне нравятся женщины хорошо упакованные, со сделанным лицом. Ciao, ragazza[2], я тебя на время покидаю. Есть тут какой-нибудь другой выход или надо пробираться через эту лесопилку?
Еще чуть-чуть — и Тереска в качестве единственного выхода показала бы ему на окно. Она совершила подвиг, достойный Геракла, и открыла ему парадную дверь.
— Когда ты снова придешь? — спросила она голосом, в котором, невзирая на ее старания, звучала страстная мольба. — Чтобы мне не пришлось снова…
Она чуть было не договорила «так безнадежно ждать», но каким-то чудом удержалась.
— … переодеваться в последний момент, — докончила она, чувствуя, что и эти слова тут не к месту. Ей стало не по себе.
— Не знаю, может быть, на следующей неделе, — ответил Богусь рассеянно, идя к калитке. — После первого. Может быть, потом сориентируюсь, как у меня дела, и приглашу тебя куда-нибудь на мороженое. Номер найду в телефонном справочнике.
— Так я же тебе дала мой номер телефона!
— Я где-то потерял записную книжку. Ничего страшного. Ну, до свидания, моя милая!
Он удалился, а Тереска так и застыла у калитки. На углу улицы Богусь обернулся и помахал ей рукой.
«Совершенно зеленая, — думал он снисходительно, идя к автобусной остановке. — Неотесанная соплячка и немного истеричная. Кабы не глаза и такая фигура, ноги бы моей там больше не было…»
«Моя милая… — в упоении думала Тереска, медленно возвращаясь по тропинке от калитки к дому. —
