Я помню их лица и имена, — всех, кто дошел тогда со мною до опушки леса. Ларт Велка и Авл Мастарна — двоюродные братья, сыновья именитых горожан. Танна Тарной, Анина Сейсити — дочь богатого купца, дочь начальника городской стражи. Не знаю, что с ними стало потом. Но думаю, что никто из них не опозорил своей семьи, и, доведись нам встретиться, их бы вряд ли порадовало знакомство с лагерной шлюхой.
Между самым старшим и младшей из нас едва ли было три года разницы, а наших лет, сложенных вместе, хватило бы на один человеческий век, которому боги положили предел в семь десятилетий… А вот кто проведал о том, что этой ночью будут открыты Врата? Теперь уже не вспомнить. Кажется, это проныра Ларт водил дружбу с храмовым прислужником, и тот как-то выболтал ему подслушанный разговор жрецов. Хотя это уже неважно…
Мы всюду ходили вместе — и тогда, в тот февральский вечер, тоже сговорились идти впятером. И по темной дороге, ведущей прочь из города, шли гурьбой. Но когда погас последний луч зари, и смолкли последние отзвуки, доносившиеся с городских улиц, и стены города скрылись из виду, а черная стена леса встала перед нами сплошной громадой и взглянула в лицо тысячью невидимых очей — у всех вдруг нашлись неотложные дела. К тому же, их ждали дома, а меня не ждал никто… И я пошла дальше одна. Я никогда не боялась ходить одна.
Только однажды в году открываются Врата, — в феврале, в пору Злых ветров, когда граница мира смерти близка к нашему миру. А место, избранное для таинства, должно быть безлюдным, чтобы никто не нарушил обряда и не прогневил Высших. Боги запрещают смертным смотреть по ту сторону, взглянешь — и погибнешь! Только посвященные могут войти туда, где есть тайна сна мертвого и сна живого. И познать зримое и незримое, скрытое от людских очей…
Та, кто, дрожа от холода и страха, но все же сгорая от любопытства, пробиралась в ночи по лесным тропам, не была посвященной. Просто ей очень хоть краешком глаза взглянуть на запретное.
Над круглой поляной недвижно горела луна, как бронзовый щит. А застывшая озерная гладь была, словно темное зеркало в оправе из льда, испещренное рябью письмен.
Человек в плаще с капюшоном, надвинутым на лицо, стоял на берегу. Он все время молчал, лишь изредка отдавая отрывистые приказы двоим помощникам. Только по голосу я узнала его — это был верховный жрец храма Вертумна. Однажды он встретился мне на улице. И хотя сейчас он не видел меня, на миг я словно ощутила на себе взгляд его глаз, темных и лишенных блеска.
Слуги окончили работу и подошли к нему, молча ожидая дальнейших приказаний. Он помедлил, глядя на Врата, — арку высотой в его рост, сложенную из ледяных глыб. Дверь, открывающая путь на север, в миры посмертия, обратила к нему свой темный проем, и два незажженных факела стояли по сторонам от нее, а напротив, на куске черной материи — бронзовое зеркало. И глубокая чаша, как для вина.
Став на колени перед алтарем, не оборачиваясь, он дал знак слугам. Те проворно метнулись в сторону, подтащили к нему темный предмет и положили за его спиной. Луна зашла за облако, и я не сразу разглядела, что это. Лишь в следующий миг, когда зажгли факелы, стало видно тельце черного ягненка со связанными ногами. Мне почудилось, будто я слышу его слабое блеянье, и снова невидимые глаза взглянули на меня из тьмы.
Слуги зажгли свечи, рядами окружающие зеркало. Зажгли благовония, грудами лежавшие перед аркой. Густой дым со смолистым запахом хвои заклубился над площадкой, скрывая от глаз то, на что не смеют взирать очи непосвященных. Но я все же успела увидеть, как жрец взял в руки нож с черной рукоятью и широким лезвием, и к нему поднесли тело жертвы. Увидела, как сверкнул металл, и, отливая багряным блеском в лучах пламени, в чашу брызнула кровь. А потом совершивший это выпрямился перед вратами, вздымая чашу над головою.
«Взываю к тебе, владыка истинного мира, всесильный и единовластный царь, владеющий сокровищами земли. О ты, кто восседает на престоле подземного царства, властелин ушедших душ, брат Высшего! Прими эту жертву и освяти своим взором наш путь!»
Он с силой выплеснул кровь в темную глубину, которая отверзлась перед ним, — через Врата. В обитель тех, кто радуется, когда льется теплая кровь, тех, кто утоляет жажду крови, кто бродит среди гробниц и могил, вселяя страх в души смертных…
«Великие силы Земли, будьте милостивы ко мне и ученикам моим, защитите и охраните нас! Да будет так волею Вашей!»
И ответом на его слова был тяжкий и грозный гул — словно заговорила сама земля, мать всего сущего, что дает жизнь и пищу живым, а мертвым дарует вечный покой в лоне своем. И, словно в похвалу его жертве, за дымной пеленой — по ту сторону Врат — взвилось во тьме багровое пламя.
Это было настоящее. Это, а не ворожба, известная мне с детства, и заговоры, которые я научилась лепетать вслед за старшими, — все, что знакомо любой женщине расенского рода. Римляне говорили — колдовство, а у нас это считалось делом обычным… То, что они называли «этрусским знанием» — и вправду было им — открылось мне только сейчас.
Тот, кто стоял перед Вратами, трижды ударил жезлом о землю.
«Мой голос — меч, пронзающий время. Мое тело — источник силы. Мой посох — власть разума над смертью. Тело даст мне силу, голос пронзит время, посох разбудит древних богов. Древние боги, я заклинаю вас явиться к Вратам и быть свидетелями!»
Я неясно видела его движения, — темная фигура то исчезала в клубах дыма, то появлялась снова, будто одна из гигантских теней, которые отбрасывали ветви деревьев, освещенные дрожащим огнем факелов. И внезапно поднявшийся ветер заглушал его слова. «Смерть, что касается тела и душу к себе привлекает…»
Медленно редела дымная пелена. И когда показалось в просветах бронзовое зеркало, стало видно, как наливается холодным блеском его поверхность, и оттуда, из мерцающей глуби, тянется череда фигур, и тени проступают все четче, словно обретая живую плоть и кровь, готовые переступить порог…
И вот тогда я бросилась бежать.
Те, кто истинно выше нас, великодушны — как все, кто по-настоящему силен и мудр. И, наверное, только поэтому они не наказали глупую девчонку. Хотя как знать, — говорят, у тех, кого боги хотят покарать сильнее всего, они отнимают разум. А будь я в своем уме, разве совершила бы я через несколько лет все то, от чего, казалось, не отмыться вовеки?
Правда, главного у меня все же не отняли — ни боги, ни люди. Потому что даже потом, когда случилось со мною все самое худшее, я все-таки не боялась ходить одна.
В этот февральский вечер она тоже была здесь одна, — сюда почти никто не приходит.
Она вошла за ограду, как всегда, склонив голову. «Поклон месту сему»…
Когда пройдешь несколько шагов, за поворотом открывается выложенная белым камнем дорога. Она спускается под гору, а потом снова взмывает ввысь, как свеча, и бежит до самой противоположной
