Поначалу Бруно, похоже, не понял вопроса, но потом спокойно ответил:
— Конечно, можно, но мне хочется быть с мамой.
«А матушку держат деньги», — подумал Гай.
— Закурите?
Бруно улыбнулся и взял предложенную сигарету.
— А знаете, когда он тогда удрал из дома — может, это первый раз за последние десять лет, что он ночевал на стороне. Я даже не знаю, куда он, к черту, отправился. В тот вечер я так обозлился — мог запросто его прикончить, и он это понял. У вас никогда не возникало желания кого-нибудь убить?
— Нет.
— А у меня возникало. Ей-богу, бывали минуты, когда я мог убить отца. — Он уставился на свою тарелку с отрешенной улыбкой. — Ни за что не догадаетесь, чем отец увлекается.
Гай не собирался догадываться. Все это вдруг ему надоело, захотелось побыть одному.
— Коллекционирует формочки для печенья! — Бруно разразился пронзительным смехом. — Формочки для печенья, честное слово! У него их тьма-тьмущая — голландские из Пенсильвании, баварские, английские, французские, много венгерских, весь кабинет заставлен. Над письменным столом в рамке — штамповка для печенья в виде зверушек, знаете, какое выпускают в коробках для детей? Он написал президенту компании, так ему прислали полный набор. Век машин!
Бруно рассмеялся и дернул головой. Гай не сводил с него глаз. Сам по себе Бруно был еще занятнее, чем то, о чем он рассказывал.
— Он ими пользуется?
— Печет печенье?
Бруно издал радостный вопль. Извернувшись, он стащил пиджак и швырнул на чемодан. От возбуждения он, казалось, утратил дар речи, но вдруг затих и спокойно заметил:
— Мама всегда говорит ему: «Шел бы ты к своим формочкам».
Пот покрывал его гладкое лицо тонкой пленкой, похожей на масляную. С хозяйским радушием он улыбнулся Гаю через столик:
— Обед вам по вкусу?
— Весьма, — ответил Гай не кривя душой.
— Вам доводилось слышать о «Трансформ компании Бруно» на Лонг-Айленде? Изготовление преобразователей переменного тока?
— Что-то не припомню.
— И верно, с чего бы вам о ней знать? Прибыли у нее, однако, приличные. Хотите делать деньги?
— Не особенно.
— Можно спросить, сколько вам лет?
— Двадцать девять.
— Вот как? Я бы дал больше. А сколько, по-вашему, мне?
Гай исподволь окинул его взглядом.
— Года двадцать четыре, может, двадцать пять, — ответил он, рассчитывая польстить Бруно: тот выглядел моложе.
— Правильно, двадцать пять. По-вашему, значит, я и впрямь смотрюсь на свои двадцать пять с этим… с этой штуковиной посреди головы?
Бруно прикусил нижнюю губу, в глазах его блеснула настороженность. Внезапно он закрыл лоб сложенной лодочкой ладонью — ему было невыносимо стыдно. Он вскочил и подошел к зеркалу.
— Я собирался его залепить.
Гай пробормотал что-то успокаивающее, но Бруно продолжал разглядывать себя в зеркало, выворачиваясь так и эдак в пароксизме самоистязания.
— Никакой это не прыщ, — сказал он гнусаво, — это фурункул. Нарыв. Во мне нарвало все, что я
— Ну уж! — рассмеялся Гай.
— Он вскочил в понедельник вечером, после той самой свары, и нарывает все хуже и хуже. Держу пари, от него останется шрам.
— Нет, не останется.
— А я говорю — останется. Только этой прелести мне в Санта-Фе и не хватало.
Теперь он сидел на стуле, сжав кулаки, покачивая массивной ногой, в позе, выражающей мрачный трагизм. Гай подошел к сиденью у окна и открыл одну из валяющихся на нем книжек. Это оказался детектив. Тут были одни детективные романы. Он попытался прочитать несколько строчек, но печать расплывалась перед глазами, и он закрыл книгу. Верно, крепко выпил, подумалось ему. Впрочем, нынче вечером ему было на это плевать.
— В Санта-Фе, — продолжал Бруно, — мне подавай все, что есть, — вино, женщин и песни. Ха!
— Так что же вам нужно?
— Кое-что, — губы Бруно искривились в уродливой гримасе безразличия. — Все. У меня теория, что при жизни человеку нужно перепробовать все возможное, а умереть, может быть, при попытке сделать по-настоящему невозможное.
В душе у Гая что-то рванулось навстречу этим словам, но тут же осмотрительно сникло. Он тихо спросил:
— Например?
— Например, полететь на Луну в ракете. Или установить рекорд скорости в автомобиле. Рекорд не поставил, но выжал сто шестьдесят.
— С завязанными глазами?
— И совершил ограбление, — Бруно уставился на Гая неподвижным взглядом. — Удачное. Залез в чужую квартиру.
Губы Гая сложились в недоверчивую улыбку, хотя на самом деле он поверил Бруно. Бруно способен на насилие. Способен он и на безумие. Нет, не безумие, поправил себя Гай, на безрассудство. Отчаянная скука богатых, о которой он частенько говорил Анне. Та, что скорее разрушает, нежели творит. А на преступление она толкает так же легко, как нужда.
— Не затем, чтобы что-то взять, — продолжал Бруно. — Что я взял, мне было совсем не нужно. Я нарочно взял то, что не нужно.
— Что именно?
Бруно передернул плечами.
— Зажигалку. Настольную. И с каминной полки — статуэтку цветного стекла. И еще кое-что. — Он снова пожал плечами. — Про это знаете вы один. Я не из болтливых, хотя вы, скорее всего, думаете обратное.
Он ухмыльнулся.
Гай затянулся сигаретой.
— Как это вам удалось?
— Понаблюдал за жилым домом в Астории, подгадал время и просто-напросто вошел в квартиру через окно, спустившись по пожарной лестнице. Это было нетрудно. Так что один пунктик я из своего списка вычеркнул, сказав себе «слава Богу!».
— Почему «слава Богу»?
Бруно застенчиво улыбнулся.
— Сам не знаю, зачем я это сказал.
Он снова налил себе, потом Гаю.
Гай поглядел на напряженные дрожащие руки, которые сумели украсть, на обкусанные до мяса ногти. Эти руки неловко, по-младенчески играли с пакетиком спичек, пока не уронили его на посыпанный пеплом бифштекс. Господи, какая это, в сущности, скучная вещь — преступление, подумал Гай. И насколько зачастую бессмысленная. На преступление тянет людей определенного типа. Кто бы смог догадаться, поглядев на руки Бруно, на его купе, на его противную тоскливую физиономию, что он украл? Гай снова опустился на стул.
