посыльного, плюнул, сам снес вещи в вестибюль: в голове у меня была пустота, заполненная цветами. Я вспомнил что-то слышанное по Национальному общественному радио насчет создания «темных парков» — слабо освещенных территорий, откуда люди смогут увидеть звезды, и о том, что после землетрясения в Лос-Анджелесе многие люди, оставшиеся без электричества, были смущены и встревожены Млечным Путем — туманным звездным поясом, который я обожал в молодые годы, но с тех пор редко видел.
Важные бизнесмены топ-топали по вестибюлю, возможно с подтекающими задами. Двое из них жали друг другу руки с непомерной энергией, сделавшей нашу страну такой, какая она сегодня есть. Я был доволен, что мой безъязыкий мозг не помешал мне расплатиться за стойкой, получить указания от двух спорящих посыльных, у которых были разные идеи насчет моего маршрута. Когда парковщик подогнал мою арендованную машину, я обрадовался, что он не выключил мотор и мне не придется снова искать зажигание. Автомобили будущего станут заводиться, когда дернешь себя за конец и шепнешь: «Поехали».
Когда внутренняя негативная болтовня иссякла, я ощутил непривычную бодрость. По дороге к парковой магистрали Пойнт-Дуглас притормозил, чтобы не задавить двух очень пьяных коренных американцев, переходивших на красный свет. В мозгу сразу прокрутились целые главы из истории — сомнительный дар моей матери, чей перечень несправедливостей был так длинен, что никто не мог его дослушать. Из-за нее я избегаю думать об истории, хотя, наверное, надо было бы забыть о ее филиппиках и делать что хочется. Зачем отвергать предложенное? Пусть его наезжает. Мое ночное борение с ботаникой несомненно было нерешительной попыткой прикоснуться к профессии отца. Я невольно задумался о том, сколько раз он видел Аву Гарднер в «Босоногой графине», дурацком фильме, — но Ава там в платье шлепает босиком по мраморному полу, вызывая эхо в паху.
По дороге я миновал парк «Свиной глаз» — очаровательное название. Я надеялся самостоятельно понять, почему он так называется; зелень его с пастельными пятнами цветущих деревьев прекрасно обходилась без людей. Была какая-то отдаленная связь между зеленью и прочитанной книгой, но, чтобы разобраться в ней, требовалось время.
Я проехал по первому из нескольких мостов между Миннесотой и Висконсином; могучая Миссисипи выглядела чрезмерной и неряшливой. Я завернул на пятачок для туристов, чтобы посмотреть на воду, вспомнил строку Т. С. Элиота насчет того, что эта река — «большой коричневый бог». Было обычное головокружение и треморы, но привычный мостовой вопрос «Броситься ли?» не возник. Были некоторые намеки на то, что сердце поет, — словно от моего имени принимались бессознательные, но славные решения.
Въехав в Висконсин, я вспомнил, что в ходе скупого часового интервью, данного мне Эйснером, он рассказал о том, как они с женой, в ту пору еще молодожены, разбили лагерь в Северном Висконсине и медведь порвал им палатку. История эта решительно не вязалась с образом человека, восседавшего в величественном кабинете и правившего оттуда громадной корпорацией, но несомненно была правдивой. Майк в ночи лицом к лицу с медведем. «Когда Генри Киссинджеру было двенадцать лет, приятель столкнул его в грязную лужу, и он решил больше никогда не выходить на улицу, а если этого нельзя будет избежать, то по крайней мере держаться от грязных луж подальше. Однажды, попивая шампанское „Кристалл“ высоко над Ново-Оболдуевом, он рассказал эту историю Бобу Макнамаре,[40] и тот усмехнулся. Не правда ли, однако, добавил Генри Киссинджер, что в городе с надлежащей ливневой канализацией нет грязных луж».
Факт может быть таким, что крот разинет рот, думал я, мчась на юг по висконсинскому шоссе 35, узковатой, но восхитительно живописной дороге. «В сумерках они встали на колени перед голой азиаточкой и попросили прощения за Вьетнам». Возможно, но вряд ли. Наверное, я могу извергнуть столько глупостей, что вздуется река справа от меня, с баржами, плывущими на юг.
Недалеко от моста между Нельсоном и Уобашей я остановился в незаселенном месте, чтобы пройтись до реки или хотя бы до одного из ее рукавов. Тучами вились комары, но их отгонял полуденный ветерок. Тропинку развезло после недавнего ливня, и скоро стало ясно, что мои туфли без шнурков — обувь неподходящая. В траве проползла толстая черная змея, и мне вспомнилась несчастная змея в руках у Синди, ставшая кошачьим кормом. Щеки у Синди были мокры от слез, а рука, державшая маленький стаканчик виски, которым ее пыталась успокоить старуха Ида, дрожала. Синди иногда плакала со мной в постели — из-за того, что это «чистая радость».
Тропинка в кустарнике вывела на илистый берег. Двое мальчиков лет двенадцати удили рыбу и встревоженно оглянулись на меня, словно я мог оказаться школьным инспектором — если такие должности еще существуют. Я помахал им, улыбнулся и задал обычный вопрос: «Как клюет?» У них уже было два приличных черных окуня, и я немедленно вообразил рыб на сковородке. Из их рюкзака выглядывал каталог «Секрет Виктории»,[41] но я сделал вид, что не заметил, — эротика определенно более высокого качества, чем та, что была в мои школьные годы. Я направился вдоль реки, и один из них крикнул: «Не надо!» но было поздно. Нога по колено погрузилась в грязь. Другая еще стояла на твердом, но позиция оказалась неудобной, и я плюхнулся на зад. Я протянул руку, ребята с трудом вытащили меня, но уже без левой туфли. Они готовы были спасать ее, но я сказал: «Туда ей и дорога», и мы все трое дружно рассмеялись.
Ковыляя к машине, я вспомнил, что остался лишь с пушистыми шлепанцами, но в Уиноне нашел магазин «военных излишков», купил пару носков и полевые ботинки морского пехотинца и узнал адрес ближайшего ресторана, где дают жареную рыбу. В Манхэттене и Чикаго трудно найти рыбу, жаренную просто, по-деревенски. Ее просто поливаешь острым тобаско и запиваешь парой пива.
Я стоял над трещиной в тротуаре, расставив ноги как морской пехотинец, поскольку был в новеньких ботинках морского пехотинца. Я вспоминал свое интервью с Колином Пауэллом для Биозонда — это было несколько лет назад — и снова, как тогда, удивлялся эволюции военных манер: лаконизм, гипервыправка, до того бодрая, что, казалось, даже перелистываемые бумаги должны радоваться. Бодрое шуршание отутюженных хаки в коридорах Пентагона, интерьер до того безобразный, что невольно спрашиваешь себя, способны ли мы выиграть хоть один международный матч по скрэбблу. В то же время колонна офицеров, шагавших на обед, чем-то напоминала рассерженных шимпанзе где-нибудь в далекой Гомбе. Эти возвышенные мысли не помешали мне насторожиться при виде ресторанной вывески, гласившей просто: «Жареная рыба». Был у меня глупый случай в Канзасе, где я так и не смог выяснить, какой рыбой меня накормят. Официантка сказала: «Ну понимаете, рыба — рыба». Когда я сказал, что в океане водится много разных рыб, она ответила: «А тут — Канзас», положив конец дискуссии. Зубатка была между приличной и сносной, впрочем, как говорил отец, голодный и сухарику рад. Об одном я сожалел — что отправил факс сестре в Блумингтон, что в выходные буду у Синди недалеко от Ла-Кросса, и дал ее номер. Теперь Дон мог меня выследить, хотя это маловероятно. Честно говоря, это он отправил меня тогда отдохнуть в клинике — на деньги компании. Он сказал мне, что я несу золотые яйца — не такой уж большой комплимент. Он сам несколько раз бывал в этой клинике и любит вспоминать, что мексиканская обслуга звала его
Я поспал в машине на ресторанной стоянке, изжарился, как цыпленок на вертеле, потом какой-то добрый старик постучал в окно, проверить, жив ли человек. Во сне я принял решение — просить месячную отсрочку на Эйснера. Непонятно было, как можно получить указания во сне, если не было сновидения. По части сроков Дон просто убийца, и однажды, когда у меня случилось нервное истощение во время работы над Дональдом Трампом,[42] Дон нанял «негра», сделавшего большую часть Биозонда. По правде, я не любитель отпусков, но почувствовал, что сейчас готов для отдыха. На заре моей карьеры, хорошо заработав на первых трех Биозондах, я занялся теннисом и горными лыжами, но вскоре бросил — слишком банальными были эти занятия по сравнению с моими начальными литературными устремлениями, хотя последние быстро испарялись в пылу работы над Биозондами. Я катался на лыжах в Стоу, Вейле и Аспене, посещал дорогие теннисные школы в Калифорнии, Техасе и Флориде. Да, чуть не забыл, несколько дней занимался глубоководным ловом на Ки-Уэст. Есть что-то почти оскорбительное в обществе других отдыхающих. Долгие вечера с людьми, которые истощают мозг и тело, пытаясь купить дорогие удовольствия; танцы с женщиной, преющей в норвежском свитере ручной вязки,
