- Гриша, ты спишь? - голос Зойки звучит неожиданно бодро.
- Нет, - отвечаю я ей с такой радостью, будто первый раз в жизни проснулся. - А ты?
- Сплю, сплю, - шепчет она и заливается смехом.
От ее смеха так хорошо, так хорошо, что хочется просто плакать.
- А как же школа?
- Школа? А может, сегодня пропустим?
Я слышу, как она в сандалиях потопала к окошку, как распахнула его и громко вдохнула утреннюю прохладу.
- Нельзя пропускать, - говорю я, борясь с соблазном остаться в хате с ней наедине. Я еще ни разу не оставался с Зойкой наедине.
Одно дело под открытым небом, где с тебя глаз не сводит каждая пташка, каждое деревце, каждый жучок, а другое дело - в пустом доме.
- Можно, - возражает Зойка. - Руслан и Людмила подождут.
Зойка не спеша одевается и лениво бредет мимо дивана с плюшевой спинкой на кухоньку, отгороженную от горницы марлевой занавеской.
- Ты как хочешь, а я пойду, - говорю я. - Надо маме помочь. С ее ли сердцем воду таскать…
- У всех сердце, - говорит Зойка таким тоном, словно посвящает меня в великую тайну. - И у тебя, и у меня. Не веришь, так послушай. - Она вдруг выныривает из-за занавески и кокетливо подбоченивается, как взрослая.
- Что послушать? - бормочу я и встаю с дивана.
- Мое сердце.
Она приближается ко мне и принимается бить себя кулачком в грудь.
- Ну что ты стоишь как вкопанный! Нагнись и послушай…
Светловолосая, голубоглазая, Зойка стоит передо мной и доит свои тонкие, как ржаные колосья, косички. Доит и ждет - склоню я голову или нет.
Слышно, как на сковороде домовито шипит подсолнечное масло. Из кухоньки тянет духом жареной картошки. В распахнутое окно струится заря, покрывая небеленые стены и потолок здоровым румянцем.
Приветствуя наступление утра, в конуре не зло, почти застенчиво гавкает Рыжик - полуслепая дворняга Хариных.
- Ну, - спрашивает Зойка, - долго будешь торчать, как пень?
- И отсюда слышно…
- Что слышно? - пучит она свои плутоватые голубые глаза.
- Как твое сердце стучит, - пытаюсь я оправдать свою робость. Да и как тут не робеть: вдруг вернется тетя Аня, войдет в хату…
- Зачем ты врешь? Ты же не Левка. Не нагнулся, не послушал, а повторяешь, как попка-дурак: 'стучит, стучит…' - Зойка придвигается ко мне вплотную и выпячивает грудь. - Чем врать, лучше ухо приложи.
- Куда?
- Куда, куда… Хватит дурака валять. Ты что - не знаешь, где у человека сердце? - она с великодушным презрением кладет руку мне на голову и нагибает ее к своему платьицу. - Ты сперва мое послушай, а потом я нагнусь и послушаю твое. И посмотрим, чье стучит громче.
Я отряхиваю с себя оторопь, как выкупанный щенок воду, осторожно прикладываю правое ухо к Зойкиной груди, где из-под дешевого ситца выпирают две уже округлившиеся грушки, и, чувствую, как меня вдруг обдает странным жаром, как вспыхивают волосы, воспламеняется лицо, словно под Зойкиным платьицем дозревают не грушки-дички, а полыхает разведенный кем-то костерок - только прикоснись, и обожжет…
- Слышишь? - допытывается у меня Зойка.
- Слышу. Вроде бы нормально…
- Вроде бы? - кривится она.
- Надо бы еще разок послушать.
- Ишь чего захотел! - отстраняется от меня Зойка. - Хватит и одного. А в школу кто пойдет? А воды кто натаскает?
- А я бы вместо школы… вместо этого…
- Ты чего это заикаешься, как испорченная пластинка? Что вместо этого?
- Слушал бы, как оно стучит… весь день…
- Весь день? Ну, ты и скажешь! Весь день сердце слушать? Да надоест до чертиков.
- Не надоест, - уверяю я и выпячиваю грудь колесом: - Сейчас твоя очередь…
Но Зойка вдруг всплескивает руками и бросается на кухню.
- Ой, - вскрикивает она, - картошка пригорела! Ты будешь с простоквашей?
