Миры и столкновенья Осипа Мандельштама

Keine Rose, Keine Nelke
Kann bl? hen so sch? n,
Als wenn zwei verliebte Seelen
Zu einander thun stehn.
[Ни одна роза, ни одна гвоздика
Не могут так прекрасно цвести,
Как это делают две влюбленные души,
Обращенные друг к другу. ]

Тут-то меня и сглазили: verliebte – Seelen! Ну, что бы – Herzen! И было бы всё, как у всех. Но нет, что в младенчестве усвоено – усвоено раз навсегда: verliebte – значит Seelen. А Seelen это ведь See (остзейская “die See” – “море!”) и еще – sehen (видеть), и еще – sich sehnen (томиться, тосковать), и еще – Sehnen (жилы). Из жил томиться по какому-то морю, которого не видел – вот душа и вот любовь. И никакие Rosen и Nelken не помогут!

Когда же песня доходила до:

Setze Du mir einen Spiegel
Ins Herze hinein…
[Вложи мне зеркало
в сердце… ]

– я физически чувствовала входящее мне в грудь Валерино зеленое венецианское зеркало в венце зубчатого хрусталя – с постепенностью зубцов: setze – Herze – и бездонным серединным, от плеча до плеча заливающим и занимающим меня зеркальным овалом: Spiegel” ( II, 162-163).

Цветаева рассуждает как немецкий поэт! Но так должно говорить не только по отношению к немецкому, и не только у Цветаевой. Р.Я.Райт-Ковалева отмечала у Маяковского “совершенно сверхъестественное восприятие звуковой ткани любого языка”. Это выражение некоего общего настроения. Поиски единого, в пределе – божественного всеязычного языка:

Не позабыть бы, друг мой,
Следующего: что если буквы
Русские пошли взамен немецких –
То не потому, что нынче, дескать,
Все сойдет, что мертвый (нищий) все съест –
Не сморгнет! – а потому, что тот свет,
Наш, – тринадцати, в Новодевичьем
Поняла: не без- а все-язычен.

( II, 350)

Наш большой друг Мирон Семенович Петровский говорит: “Исследователь должен быть конгениален автору. В вашем случае – кон-идиотичен”. Ну что ж, это наш прификс за понимание.

DA CAPO*

* В начале два авторских предупреждения относительно всей книги. Первое заключается в том, что курсив везде – наш. Второе – перекрестные ссылки внутри книги отсутствуют, впрочем, по соображениям самым невинным. Hier atmet wahre Poesie…*

H.Heine

*

Здесь дышит истинная поэзия…

(Г.Гейне)

I’ vidi ben, si com’ ei ricoperse
Lo cominciar con l’ altro, che poi venne,
Che fur parole alle prime diverse.

Dante Alighieri. “Divina Commedia”

…Это было всё что угодно, но не язык,
всё равно – по-русски или по-немецки.

О.Мандельштам. “Шум времени”

Сюжет этого бессюжетного шуточного стихотворения Осипа Мандельштама – “Дайте Тютчеву стрекозу…” (1932) – возникает намного раньше, и его анализ придется начать издалека. Русская поэзия непредставима без пира: от сниженного образа самого забубенного пьянства – и до возвышенного, философски патетического “разума великолепного пира”. Как сказал поэт, поэзия – это “воспламененное сознание”, con s cience ardente. Пастернак, зажигая греческий смысл слова “пир” – “огонь”, пишет в 1913 году:

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую струю.
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью.

Мандельштам откликается на пастернаковские “Пиршества” с законной горечью и гордостью лишенца :