содействии того же рыночника, торгующего в Москве на рундучке. Когда Никифоров сказал мне, что Вы обещали дать ему свой рассказ, - дал обещание и я, и рассказ я ему дал; но мне кажется, что мы участвуем в каком-то пустом деле, где пройдоха действует через мечтателя для своих корыстных целей и яко сын мира выходит много мудрее сынов света в роде своем. Мне же, хотя и лестно быть в числе сынов света, но, с другой стороны, служить обманным людям я не желаю, и прошу у Вас два слова себе во вразумление. 1) Действительно ли Вы обещали г-ну Никифорову свою работу в сборник, предпринимаемый им в сообществе с московским книготорговцем? и 2) в чью пользу будет обращена выручка от продажи этого нового сборника и кем эта денежная операция будет контролирована? Я думаю, что это есть афера для того, чтобы неизвестный рундучник мог рекламировать себя как издатель. Это в лучшем случае, а то тут еще, может быть, есть что-то и похуже... Простите меня, что я Вас к этому отвлекаю, но сборщики начинают обыкновенно с Вашего имени, и Вы, может быть, сделали бы им пользу, если бы помогли им всмотреться в тщету их затей, которые несносно изнуряют писателей и не приносят пользы тем бедным, для которых все это затевают.
Всегда Вам преданный и благодарный Н. Лесков.
39. 1893 г. Октября 4. Петербург.
4/Х-93.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Очень сожалею, что беспокоил Вас вопросами делового характера о сборнике г. Никифорова. Через 2 дня едет в Москву Лидия Ивановна Веселитская к Татьяне Львовне, и я с Лидией Ивановной посылаю оригинал рассказа и авторскую записку, в которой написано мое согласие и остается написать только: на какой предмет будет этот сборник. Лидия Ивановна или Татьяна Львовна это обозначат и отдадут г. Никифорову, и тем будет исполнено все его желание. Павел Иванович здесь, и говорит, что он сборника не будет издавать. Довольно их наиздали. Пожалуйста, простите, что я Вас беспокоил моим вопросом. Я нездоров и одинок, а потому и беспомощен, и забываю, что мне накричат при нездоровье: а они так прилежны и так усердны, что впадаешь с ними в отчаяние. Но, может быть, скоро кого-нибудь из этих предприимчивых людей постигнет спасительный урок, и это послужит многим ко благу, чего я и желаю молодым на поучение, а старым на спасение душ. На сих днях за верное передавали, что Лампадоносец вносит прожект, чтобы все книги и брошюры 'для народного чтения' и 'подходящего к ним типа' пропускались вперед не общею цензурою, а 'Учебным Комитетом при Синоде'... Слух этот надо считать серьезным. Слышал, что Вы хвалите Гастона Буассье. Очень рад, что он Вам нравится, а не знаю: за что 'героизм' Карлейля Вам не нравится.
Искренно Вам преданный Н. Лесков.
40. 1893 г. Октября 8.
8/Х, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Сегодня получил от Вас ответ на мое письмо о сборнике Никифорова, но до получения этого ответа сделал уже все, что просил Никифоров, то есть выправил и послал ему статью через Лидию Ивановну Веселитскую, которая приехала к Татьяне Львовне и теперь, пожалуй, - у Вас, в Ясной Поляне. Я знаю, что сборники вреда не принесут, но они беспокоят и изнуряют писателей, - людей очень бедных и столько нуждающихся, что для них и для самих можно бы делать сборники. А эти сборщики еще с них тянут и выпускают книги, которые не идут в продаже и не окупают расходов на печать и бумагу, и выходит, что с бедных людей - писателей - собран сбор в размере, какого богачи не дают, а бедным людям - мужикам от этого нет никакой пользы, потому что книги не окупаются и поступлений в мужичью кассу нет. Значит, писатели обобраны напрасно, и это жаль, и продолжать этого не нужно, ибо в этом есть глупость и вред; а между тем за сборщичество берутся люди слишком наивные, и они не видят, что делают, и начали уже конкурировать друг с другом, как Знаменская Божья матерь с Боголюбскою. 'Ходите в свете' идет приманкою в сборнике Хирьякова или Сибирякова, а теперь ее же еще пустит у себя Никифоров, и пойдут уже не Знаменская на Боголюбскую, а прямо 'сами на ся'... К чему же это делать и зачем делающим не раскрывать ясно то, что они делают без понятия, по одной своей фантазерской наивности? Я не могу молчать, когда вижу такое делание, и всегда стараюсь его осветить и воздержать от излишней ревности не по разуму. Применительно к тому, что вокруг делается, можно невесть что затевать, да для чего же это?.. Припоминается Щедрин с его опытом отправления 'применительно к подлости'... Разумеется, все можно простить, если не извинить, но для чего еще лучше не воздержать людей в то время, когда у них 'затеи зреют', и их можно остановить, и деятельность их направить хоть немножечко поумнее. Теперь эту глупость (то есть сборники) они пойдут множить, если только кого-нибудь из них не посадят в долгушку, где деятель может опомниться и понять, что он тешил свою суетливость, обирал собратий и ничего не выгадал настоящим голодаям и холодаям. Глупее же всего то, что эти 'прекрасные люди' (как и я думаю) служат очень дурным целям пройдох и торгашей, которые не дадут им ни 80 ни 8%, и ничего, а положат все в свою кубышку под рундук и издадут на эти деньги 'Петербургскую Нану', которая и готова к их услугам. И как я говорю, так оно близко к тому и совершится, и меня это не радует, а огорчает, и я жду от одного из этих предприятий скандала, который поднимут конкурирующие рундучники. Словом, это дело такое, которому нам помогать не надо бы, и я сердит на себя, а не на других. У нас есть путь, - это Сытин, и довольно его; а эти 'с бока припеки' к добру не приведут. Я уверен, что это так же понимает и Сытин, и Калмыкова, и графиня Софья Андреевна, если ей известна эта удивительно несообразная затея печь сборники. Умоляю Вас - не будьте к этому равнодушны и, когда можно, воздержите этих очарованных предпринимателей! Пусть придумают себе дело покороче и попроще. Здоровье мое, конечно, непоправимо: это болезнь сердца, а я моложе Вас не много. Но я научился держать себя так, что обхожу жестокие приступы, которые бывают ужасны. Надо не уставать; ходить очень тихо; быть всегда впроголодь и избегать всего, повышающего чувствительность. Последнее достигать всего труднее. При такой осторожности мне несколько легче противу прошлогоднего, когда меня пугала fuga mortis (*). Нынче я думаю об этом смелее. Вестями от Вас страстно дорожу, но стыжусь писать к Вам именно потому, на что Вы мне указываете и чего я не боюсь принять за правду: я ведь знаю, как и что надо делать, чтобы быть с Вами в общении, и спрашивать Вас мне не о чем; а отвлекать Ваше внимание к себе без надобности - мне будет стыдно... Но знать о Вас хочу всегда и очень хочу с Вами повидаться, без дела, - любви ради. Если мне не будет хуже до святок, когда у моей сиротки настанут каникулы, то я попрошу друзей (Сытина или Горбуновых) устроить мне приют и приеду в Москву, чтобы побеседовать с Вами. В Ясную мне проехать трудно, и один я совсем не могу ехать, так как припадки сердечной боли страшны и требуют опытной помощи.
(* Приближение смерти (лат.). *)
Пишу я очень мало и вещи совершенно ничтожные, но читаю много и всегда почти за чтением беседую с Вами. Особенно к этому дает много поводов 2-й том Шопенгауэра 'Мир как воля', в переводе Мих. Соколова (вышел в Пб. 13 сент. 93). Перевод очень неровен и местами неясен, но все-таки он приятнее Фетовского, который можно назвать переводом на египетский (то есть трудный) язык. 2-й том, по-моему, интереснее 1-го, и главы об 'отречении от воли жить' просто упоительны по своей силе, глубине, ясности и неотразимой серьезности. Христианство он выводит из браманизма и буддизма и в соединении его с книгами еврейского канона видит возмутительное насилие, которое не извиняет невежеством, а прямо относит к хитрости - устроить 'удобную религию'. Есть ли у Вас этот 2-й том 'Мир как воля'? Рекомендую его Вашему вниманию, 'Океан глупости' размахался и хлещет куда попало. Слава Богу, я все понимаю и чувствую. Переход 'Посредника' к новому командиру я тоже приветствую и рад служить ему чем могу; но мне кажется, что это еще так не останется, а пойдут еще возвращения - Владимир Григорьевич человек совсем больной. Умную старину я всегда любил и всегда думал, что ее надо бы приподнять со дна, где ее завалили хламом. Вот и Шопенгауэр во 2-й части 'Мир как воля' указывает на Эккерта и Ламот-Гион, у которых 'легендарный мистицизм покрывает превосходное изложение об отречении воли к жизни'. Я это чувствовал и прежде (особенно у Гион), а теперь стал параллельно пересматривать 'Способ молиться' (Гион) и 'Таинство креста' (изд. Новикова) и пришел в восторг и в изумление: сколько тут ума и добра, и какими это завалено пустословиями! А помните ли еще 'Книга жития Енохова, или Способ ходить перед Богом'; или 'Наука обращаться с Богом'. В Москве ведь все эти книги новиковских изданий можно достать у любителей, да и в библиотеках. Только надо, реставрируя старое, не подавать мыслей к уничтожению хорошего нового. Надо, чтобы этого ни за что не случилось и чтобы не было подано к тому соблазна, как вкралось нечто и негде в статье 'О неделании', что людям, любящим и почитающим Вас, и задало тону от
