купили всего за тридцать монет.
Огнями Святого Эльма повсюду
глаголет Он, указуя дверь
и дорогу к недостижимому чуду,
но я опоздал... И что пользы теперь?
К чему мне серебреники и злато,
скот и рыба и все богатства в стране?
Все, что роскошно, и все, что свято,
уже давно не мое, не по мне.
Которым, еще неведомым козням
буду вручен на своем веку?
Не вишу ли я, скудоумный, поздним
Иудою на последнем суку?'
*
На тридцать третьем сойдя километре,
он чует: налиты ноги свинцом.
Двое подходят, в дожде и ветре:
один - с бородкой, со впалым лицом.
- Я с вами не должен! Ибо измену
совершил добровольно... - Кончай игру.
Я, заплативший высшую цену,
ныне отсюда тебя беру.
Дабор, веселый и круглорожий,
шприц достает и вгоняет иглу.
Йорик металл ощущает под кожей,
все кружится... Все отлетает во мглу...
В небытие отлетают сырое
город и мир и весь окоем.
В единую цепь скрепленные, трое,
качаясь, так и уходят втроем.
Сирена смолкает. Голос набата
еще остается, но без следа
над морем и он отлетает... Куда-то...
Потом - лишь туман и вода... Вода...
КЛАРА МАЙОЛА
Клара Майола ушла по тропке,
хотела отца домой привести:
слепой, он сушняк собирал для растопки,
но Клара Майола сбилась с пути.
Клара Майола, малышка нескладная,
в хрупкий снежок легла, в забытье:
скорчены, словно лоза виноградная,
кофейные руки и ноги ее.
Клара Майола, от участи горшей
навсегда защитили тебя холода;
так же тепло, как тебе, замерзшей,
мне не будет в родном краю никогда.
ПИСЬМО С КАНИКУЛ
Три вороны кричат из кроны кизила
надо мной; перепелами в траву
множество дней уже проскользило.
Утром копал я у озерка
для рыбалки червей - а нашел трилобита,
будто лист из забытого дневника.
Няньке старой не встать, похоже, с постели
никогда: похудела, слезятся глаза,
губы движутся, как жернова, еле-еле.
Игуана, тропа, где прошел козерог,
или скалы, раскрывшие чресла ущелий,
все дает подсознанью неясный намек.
Цесарка в гнезде сидит тяжело,
а в душе у меня неизменно гнездятся
лики города: жесть, и бетон, и стекло.
ДОЖДЬ НАД ВЕЛЬДОМ
Радуга - месяц, который по счету,
над термитником старым стоит
оком птицы, готовой к полету.
В час ночной, под совиный крик,
из тумана, из камышей
дует на реку белый бык.
Но однажды он в полдень озлится,
вознесет рога выше гор
и тогда возлетит из термитника птица.
НОЧНОЙ ШТОРМ НАД МОРЕМ
Ждет ли море, что, затмив горизонт до края,
с гор ночных прилетит гигантская птица,
птица седая?
Слышен распластанных крыл серебряный трепет,
и с грозным клекотом мандариново-красный клюв
волны треплет.
И, взмахнув тяжелыми от воды крылами,
назад, к горам устремится, песню огня
вознося над нами.
СЦЕНАРИЙ
Вот - фотоснимки, и в том числе
ванная комната. Сын - в петле.
Моцарт стихает. Лишнее. Вздор.
Сцена меняется. Дом и двор.
- Повесился ночью... Кто виноват?
Не с девушкой ли получился разлад?
- Не валите напраслину на паренька.
Дело не в девушке. Наверняка.
- Бывает, что сын ненавидит отца.
Часто ль наказывали сорванца?
- Ничего и в помине такого нет:
учился музыке несколько лет...
- Мадам, выкладывать правду пора.
- Ах, это все природы игра!
Из четырех сыновей - один
лишь он темнокожим был, господин!
Вот - фотоснимки, они со мной:
трое белых братьев, четвертый - цветной.
ЗАБВЕННЫЙ
Рассветным сумраком в отчаянии рыща,
он щель нащупывал, в которой бы сквозь тьму
ему забрезжили былые пепелища
хоть что-то из того, что памятно ему.
Когда над родником склонилась Тонженани,
он рассмотреть успел сквозь дно ее зрачков
кувшин под деревом, наполненный заране,
густые заросли хвоща и тростников,
кусты акации, которые тонули
в рассыпчатой пыльце полуденных лучей,
на миг застывшего в траве самца косули
но все оборвалось: она вошла в ручей.
И, прежний город потрясенно узнавая,
он увидал его глазами старика:
там влагой утренней курилась мостовая,
и тысячи подошв спешили до гудка
к станкам, - и стая голубей, взлетев от форта,
скользила к рынку, и тумана полоса
над спящею рекой была еще простерта,
и дым фабричный возносился в небеса.
Тигровой молью тьмы, воспоминаньем блеклым,
забвенным шорохом довременных лесов,
так и скитается, и жмется к темным стеклам,
к воротам и дверям, закрытым на засов.
НОЧНОЙ ДОЗОР СТАРИКА
Там выдра, юрко выскользнув из норки,
обнюхивает травы на пригорке,
в ночи рыдает, словно домовой,
и в изгороди рыскает живой;
но в дряхлом доме - тишь; впотьмах неярко
еще пылает фитилек огарка
над мертвецом; так лишь луне дано
над парусником, что пошел на дно,
искриться, - над волнами, что со злостью
