– Она вела себя недопустимо нагло, – ответила Эскива таким тоном, что отец понял: нет смысла расспрашивать, сейчас королева все равно не сообщит ему больше того, что уже сказала.
– Нельзя же уволить человека без всякого содержания, – продолжал настаивать Талиессин. Эскива изрядно озадачила его, и он все же пытался выведать хоть что-то.
– Госпожа Горэм – из того сорта людей, что остаются недовольными в любом случае, – спокойно отозвалась Эскива. – У меня хватило времени изучить ее характер. Даже если бы мы назначили ей богатейшее содержание, она бы говорила, будто мы пытаемся ее купить. Пусть уж лучше у нее будет настоящий повод для недовольства! К тому же, – самым равнодушным тоном добавила Эскива, – полагаю, она достаточно наворовала за минувшие годы.
– В какой-то миг дети всегда оказываются незнакомцами для родителей, – задумчиво проговорил Талиессин. – Когда-то я удивил и огорчил мою мать. И вот настал мой черед огорчаться…
– Как вам угодно, отец, – сказала Эскива, – но я буду настаивать на моем решении.
– Хорошо. – Талиессин взял листок и поставил свою подпись. Поднял глаза. – Вы довольны, ваше величество?
Дочь улыбалась.
– Да, – уронила она. Аккуратно сложила бумаги стопкой, придавила сверху медным пресс-папье в виде лягушки с глазами-изумрудами. Встала. – Позвольте теперь уйти.
Талиессин провел рукой по лицу, ощущая под ладонью старые шрамы. Они так до конца и не зажили и время от времени принимались болеть. Когда он отнял ладонь от глаз, то увидел, что Эскива уже удалилась. Дверь осталась открытой.
– Это вам, мой господин.
– Мне?
Гайфье остановился, ощутив в ладони маленький, сложенный вчетверо листок. Перед ним очень мило смущалась девушка лет семнадцати – одна из придворных дам Эскивы. Гайфье с удивлением понял, что она ведет себя так, словно он ей нравится. Сам он считал себя чересчур толстым, чтобы нравиться женщинам, и потому счел опущенные ресницы и очаровательную улыбку следствием привычки: эта девица, небось, имеет обыкновение строить глазки мужчинам, независимо от степени их привлекательности.
Девушка поклонилась и убежала. Гайфье осторожно развернул записку. В первое мгновение он даже не понял, от кого она, настолько был уверен в том, что ее написала та самая девушка. Но подпись не оставляла сомнений. Да и буквы, выведенные нетвердой рукой человека, не привыкшего писать, говорили сами за себя.
«Мой дорогой мальчик, встретимся в таверне “Кошка и лев” за четвертой стеной. Надо рассказать нечто важное. Преданная Вам Горэм».
Горэм!
Гайфье закусил губу. А он-то уж вообразил, будто эта хорошенькая фрейлина решила назначить ему свидание… Осел! Стыд был таким жгучим, что у мальчика едва слезы не брызнули из глаз, и он поскорее обернулся, чтобы убедиться в том, что никто его сейчас не видит.
Он скомкал записку в кулаке. Сначала ему сообщают, что прекрасная эльфийская дама, которую он привык считать своей матерью, ему вовсе не мать и что они с сестрой принадлежат к разным расам. Затем подсылают прелестную фрейлину – и все лишь для того, чтобы пригласить на встречу с пожилой нянькой. Достаточно, чтобы счесть себя полным дураком и самым несчастным человеком на земле.
Гайфье не рассказал о записке никому, хотя Горэм вроде бы и не просила хранить все в секрете. После обеда он выскользнул из своих покоев, пробрался через сад и вышел из дворцового комплекса в город.
Разумеется, ему и прежде не раз доводилось бывать на улицах столицы – сын регента вовсе не был тепличным растением. Но раньше Гайфье всегда отправлялся на прогулки с сопровождающими. Как выяснилось, это совершенно не то же самое, что бродить одному. Когда ты один, весь город к твоим услугам. Всегда можно завернуть за угол, чтобы посмотреть, что там делается, заглянуть в открытое окно или ответить на чужой взгляд.
Странное чувство новизны мира охватило Гайфье. Казалось, и дома с причудливыми украшениями на фасадах, и небо над площадями, и флюгеры, цепляющиеся за облака в тщетных попытках удрать с крыш, и кудрявые цветочные гробики на окнах – все лишь вчера новехоньким вышло из мастерской великого творца, дабы предстать перед взором Гайфье во всем блеске свежей краски.
Он, наверное, так и бродил бы целый день без всякой цели, забывшись, если бы вдруг не бросилась ему в глаза вывеска, изображавшая кошку в платьице и льва с двусмысленной ухмылкой на клыкастой морде. «Кошка и лев», вспомнилось ему название, указанное в записке.
Теперь, когда Гайфье готов был к встрече с чем угодно, он даже думать забыл о разочаровании, которое испытал, ознакомившись с содержанием нянькиного письма. Горэм превратилась в одно из множества чудес, что без устали преподносил мальчику город.
В таверне было темно и прохладно; наполовину закрытые ставни не пускали внутрь обжигающее послеполуденное солнце. Хотелось снять обувь, чтобы ощутить под ногами прохладный земляной пол. Гайфье с трудом удержался, чтобы не сделать этого.
Придя с яркого света, мальчик не сразу разглядел Горэм, сидящую в самом дальнем углу. Пожилая женщина почти сливалась с тенями, блуждавшими по стене. Когда Гайфье устроился рядом, она вздрогнула.
– Вы все-таки здесь, мой мальчик, – прошептала она. – Я уж начала думать, что вы не придете.
– Почему бы мне не прийти? – удивился Гайфье. – Я просто… э… долго шел.
– Вы заблудились? – обеспокоилась Горэм.
Неожиданно Гайфье ощутил раздражение. Почему она тревожится о том, что он мог заблудиться? Ему четырнадцать лет! Дети Талиессина повзрослели рано, и Гайфье вполне мог сойти за семнадцатилетнего. Он был довольно высок ростом, широк в плечах. Да и оружием владеет недурно, что бы там ни утверждала мать… то есть мачеха.
