– О Макумазан, – проговорил Умбези хриплым шепотом, – не лучше ли, может быть, оставить ее в покое? Если она истечет кровью, то, во всяком случае, она станет спокойнее.
– Человек ты или гиена? – накинулся я на него и принялся за дело, заставив Скауля придерживать между коленями голову несчастной женщины.
Наконец все было кончено. Я проделал простую операцию – прижег ей ухо сильным раствором ляписа.
– Вот, мать, – сказал я, оставшись с ней наедине в хижине, так как Скауль убежал, укушенный Старой Коровой в ногу, – теперь ты не умрешь.
– Нет, гадкий ты белый человек, – зарыдала она, – я не умру, но что стало с моей красотой!
– Ты станешь еще красивее, чем когда-либо, – ответил я. – Ни одна женщина не будет иметь уха с таким изгибом. Но, кстати, скажи мне, где Мамина?
– Я не знаю, где она, – сказала она со злобой, – но я отлично знаю, где бы она была, если бы на то была моя воля. Это она, эта скверная девчонка, – тут она прибавила несколько сочных эпитетов, которых я не хочу повторять, – навлекла на меня это несчастие. Мы слегка с ней поссорились вчера, и так как она колдунья, то она напророчила мне беду. Да, когда я случайно оцарапала ей ухо, она сказала, что скоро мое ухо будет сожжено, и вот теперь оно действительно горит, как в огне.
Это было несомненно верно, так как ляпис начал оказывать свое действие.
– Ох, белый дьявол, – застонала она, – ты околдовал меня, ты наполнил мою голову огнем.
Затем она схватила глиняный горшок и швырнула его в меня со словами:
– Вот тебе плата за твое лечение! Ступай, ползи за Маминой, как другие, и пусть она полечит тебя.
В это время я уже наполовину вылез через отверстие хижины. Котелок с горячей водой, брошенный мне вслед, заставил меня поспешить.
– Что случилось, Макумазан? – спросил Умбези, ожидавший меня снаружи.
– Ровно ничего, мой друг, – ответил я с лукавой улыбкой. – Твоя жена хочет только тебя немедленно видеть. Ей больно, и она желает, чтобы ты утешил ее. Войди, не мешкай.
После минутного раздумья он вошел, то есть половина его туловища влезла в хижину. Затем послышался страшный треск, и он снова вынырнул с ободком горшка вокруг шеи и с лицом, обмазанным медом.
– Где Мамина? – спросил я его, когда он уселся, отплевываясь.
– Там, где я желал бы быть теперь, – ответил он едва разборчиво. – В одном крале, в пяти днях пути отсюда.
В эту ночь, когда я сидел под брезентом, прикрепленным к фургону, и курил трубку, со смехом вспоминая приключение со Старой Коровой и интересуясь узнать, удалось ли Умбези счистить мед с лица, брезент зашевелился и под него в фургон прополз какой-то негр и уселся на корточках передо мной.
– Кто ты? – спросил я, потому что было так темно, что я не мог разглядеть лица человека.
– Инкузи, – ответил низкий голос, – я Садуко.
– Добро пожаловать, – ответил я, подавая ему, в знак гостеприимства, кисет с нюхательным табаком. Затем я подождал, пока он насыпал себе табак на ладонь и втянул его в нос.
– Инкузи, – сказал он, обтерев слезы, выступившие от табака, – я пришел попросить тебя об одной милости. Ты слышал, как Умбези сегодня говорил, что он отдаст мне свою дочь Мамину только в том случае, если я ему достану сто голов скота. Но у меня нет ничего, а заработать их я не смогу, даже проработав многие годы. Поэтому я должен захватить их от одного племени, которое, я знаю, ведет войну с зулусами. Но я могу захватить скот только в том случае, если у меня будет ружье. Инкузи, если у меня будет хорошее ружье – такое, которое стреляет, когда нужно, а не по своему желанию, то я могу уговорить некоторых друзей помочь мне в моем предприятии.
– Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я ни за что ни про что подарил тебе одну из моих лучших двустволок, которая стоит не менее двенадцати быков? – спросил я удивленным тоном.
– Не совсем так, Макумазан, – ответил он, – я никогда не посмел бы сделать тебе такое невыгодное предложение.
Он замолчал, взял еще щепотку табаку, а затем продолжал задумчивым тоном:
– Там, где я предполагаю добыть эти сто голов скота, имеется его гораздо больше. Мне сказали, что там вообще не менее тысячи голов. Инкузи, – прибавил он, искоса взглянув на меня, – положим, ты дашь мне ружье, о котором я тебя прошу, и, положим, что ты отправишься вместе со мной с твоим собственным ружьем и с вооруженными охотниками, тогда по справедливости ты получишь половину скота. Не так ли?
– Недурно, – сказал я. – Значит, ты хочешь сделать из меня вора. Я украду скот, а Панда перережет мне глотку за то, что я нарушил мир в его стране. Ты этого хочешь?
– Нет, Макумазан. Это мой собственный скот. Слушай, что я тебе расскажу. Ты слышал о Мативане, предводителе амангванов?
– Да, – ответил я. – Его племя жило у верховья Умэиниати, если я не ошибаюсь. Затем они были разбиты бурами или англичанами, и Мативани перешел к зулусам. Но затем Дингаан смел его племя с лица земли со всем его родом, и теперь весь его народ рассеян.
– Да, его народ рассеян, но род его продолжает жить. Макумазан, я один из представителей этого рода, я единственный сын главной его жены, так как Зикали Мудрый, принадлежавший к племени амангванов, спас и укрыл меня. Он ненавидел правителей зулусов Чаку и Дингаана и их отца Сензангакону, но никто из них не посмел убить Зикали, древнего ниянгу, потому что он могущественнее всех людей.
– Если он так могуществен, то почему же он не спас твоего отца, Садуко? – спросил я, не показывая вида, что я уже раньше слыхал о Зикали.
