— Му-у-у-рр?!
Она посмотрела на него и сказала:
— А у меня дома такой же. Как из одного помёта!
Я торжественно произнёс:
— Это кот Фредерики. Пришлось взять его с собою, потому что… ну, в общем, пришлось. О нём некому позаботиться.
— Ох ты, бедная зверюшка! — она почесала его под подбородком, сделав это — слава Богу! — как положено. Пит тоже воспринял ласку как положено (опять слава Богу!..): вытянул шею, закрыл глаза — сразу видно, что доволен. Он всегда очень сдержан и строг с чужими, если они неправильно себя ведут.
Покровительница юных дев велела мне сесть за столик под деревом, рядом с штабом. С одной стороны, вроде бы для частной беседы условия подходящие, а с другой — всё-таки под её присмотром. Я поблагодарил, сел и стал ждать.
Я не видел, как подошла Рики. Я только услышал: «Дядя Дэнни!» — а когда повернулся: «Ой, и
Пит взмурлыкнул оглушительным муром и кинулся к ней. Она ловко поймала его на лету, усадила поудобнее и на несколько секунд начисто забыла про меня — у них был свой ритуал. Потом подняла глаза и сказала степенно:
— Дядя Дэнни, я так рада, что ты приехал!
Я не обнял её. Я к ней пальцем не прикоснулся. Я вообще считаю, что лапать детей не надо, а Рики была такая строгая — она терпела все эти объятья только тогда, когда уж деваться было некуда. Наши отношения, с тех пор как ей сравнялось шесть, строились на взаимном уважении личности и достоинства другого.
Но я посмотрел на неё: голенастая, тощая, быстро вытянувшаяся, но ещё не налившаяся соком юности, — маленькой девчонкой она была гораздо красивее. Её шорты и футболка, её облупившийся от загара нос, ссадины, синяки и грязные (в меру!) локти тоже не прибавляли женского очарования. От будущей женщины в ней были только намётки, только огромные серьёзные глаза на худом, измазанном копотью лице.
Она была прекрасна.
Я ответил:
— Я тоже очень рад тебя видеть, Рики. Неуклюже поддерживая Пита одной рукой, другой она полезла в оттопыривающийся карман.
— А я так удивилась: мне только что отдали письмо от тебя. Меня позвали сюда как раз с раздачи почты — я даже не успела прочитать его. Ты, наверное, пишешь, что приедешь сегодня?
Она достала скомканный в маленьком кармане конверт.
— Нет, Рики. Там сказано, что я уезжаю. Но потом, когда я отправил его, я решил, что надо самому заехать к тебе попрощаться.
Она погрустнела и опустила глаза.
— Уезжаешь?
— Да. Я тебе всё объясню, Рики, только это долго. Давай присядем. — Мы уселись за стол под пондерозой, друг напротив друга, и я стал рассказывать. А Пит улёгся между нами, положил лапы на лежащий на столе измятый конверт, изобразил этакого сфинкса и запел тихонько, словно шмель в клевере, щурясь от удовольствия.
Я испытал огромное облегчение, узнав, что она уже в курсе насчёт женитьбы Майлса и Беллы, — мне очень не хотелось первым сообщать ей эту новость. Она на секунду подняла на меня глаза и сразу же опять уткнулась взглядом в стол. Совершенно без выражения она сказала:
— Да, я знаю. Мне папа об этом написал.
— Ах, вот оно что…
Она вдруг как-то повзрослела; на лицо набежала обида.
— Я туда больше не вернусь, Дэнни. Я к ним
— Но… слушай, Рики-Тики, я тебя понимаю. Я тоже не хочу, чтобы ты туда возвращалась. Я бы сам тебя забрал, если бы мог. Но куда же тебе деваться? Он твой папа, а тебе всего одиннадцать.
— Он не мой папа. И я к нему не поеду. За мною моя бабушка приедет.
— Что? Когда приедет?
— Завтра. Она из Броули приедет. Я ей всё написала и спросила: можно, я у неё поживу? Я не хочу жить у папы, раз
На меня тёплой волной нахлынуло облегчение. Вот уже много месяцев я ломал голову и не мог найти ответа на мучивший меня вопрос: как уберечь девчонку от тлетворного влияния Беллы хотя бы на два года? Мне казалось, что за два года у Беллы с Майлсом всё рухнет.
— Раз он тебя не удочерил, Рики, то бабушка, я думаю, сможет забрать тебя к себе жить, если вы обе будете достаточно настойчивы.
Тут я нахмурился и закусил губу:
— Ты знаешь, а ведь могут быть проблемы. Тебя могут с нею не отпустить отсюда.
— А как это они меня не отпустят? Я сяду в машину — и всё.
— Всё не так просто, Рики. Лагерное начальство — им приходится всё делать по правилам. Твой папа — то есть Майлс — он тебя сюда привёз; и они вряд ли отдадут тебя кому-то, кроме него.
Она надула губы:
— А я к нему не поеду. Я к бабушке хочу.
— Да. Но я, наверное, знаю, как это облегчить. На твоём месте я бы не стал никому говорить, что уезжаю. Я бы просто сказал, что бабушка хочет свозить тебя прокатиться на прогулку, — а самой взять и не вернуться.
Напряжение её чуть убавилось.
— Ладно.
— Э-э… не собирай сумку и не бери с собой ничего такого — догадаются, что ты сбегаешь. Не бери одежду, кроме той, что будет на тебе. Деньги и всё ценное, что хочешь увезти, положи в карманы. Ничего такого, что тебе было бы очень жалко оставить, у тебя тут нет, я думаю.
— Наверное, нет. — Однако она приуныла. — У меня тут новенький купальник…
Ну как объяснить ребёнку, что бывают ситуации, когда надо бросить свои пожитки? Это невозможно. Они кидаются в горящий дом, чтобы вытащить оттуда куклу или плюшевого мишку.
— Ммм… Рики, пусть твоя бабушка скажет, что вы поедете к озеру Эрроухэд купаться… а потом обедать в ресторан и что ты вернёшься к отбою. Тогда ты сможешь взять с собой купальник и полотенце. Но уж больше ничего. Бабушка будет говорить так, если ты попросишь?
— Я думаю, будет. Да, будет. Она говорит, что люди должны иногда немного приврать, а то жить станет невозможно. Но она говорит, что этим можно только иногда пользоваться, но никак не злоупотреблять.
— Умная у тебя, похоже, бабушка. Сделаешь, как я сказал?
— Именно так и сделаю, Дэнни.
— Ну и хорошо. — Я взял со стола измятый конверт. — Рики, я уже тебе сказал, что уезжаю. И очень надолго.
— На сколько?
— На тридцать лет…
Глаза у неё сделались круглые, как тарелки. Когда тебе всего одиннадцать, тридцать лет — это не просто «надолго». Это — навсегда. Я добавил:
— Прости меня, Рики. Но так нужно. — Почему?
На этот вопрос я не мог ей ответить. Правдивому ответу она бы не поверила, а врать не
