За ним расстилался привычный пейзаж: низкие серые дома и небо того же цвета, в котором плавало грязное желтовато-коричневое пятно — солнце системы B7BDFJ.
— Когда-то это была нормальная профессия, — продолжала психолог. — Когда-то. Когда не было дейкстровского привода и корабли шли в космосе годами. Но теперь говнокрут в составе экипажа — забавный анахронизм. Его берут на борт на случай непредвиденных обстоятельств — ну, если корабль надолго зависнет в космосе, и придётся есть продукты переработки. Такое бывает. Раз в десять лет. Всё остальное время говнокрут — предмет насмешек команды. Нечто вроде бесплатного клоуна. Или мальчика для битья. Это такая космическая традиция, знаете ли — издеваться над говнокрутом. Мир жесток, Кралевский. Никто не любит бесполезных людей, и всегда находит им какое-нибудь применение…
— Я хочу получить работу, — Оскар старательно надул губы, изображая инфантильное упрямство.
— Я понимаю, — вздохнула психолог. — Сейчас вы мне скажете, что всё продумали, на всё согласны, и так далее. Ну да, конечно. Мне приходится выслушивать это каждый день. И, чёрт возьми, я вас понимаю! Мы все согласны на всё, ведь так? Вот я работаю здесь, в Бюро. Я пытаюсь отговаривать таких, как вы, от всяких идиотских планов. Чтобы они, чёрт возьми, остались здесь, в системе, и не портили наш рейтинг эмиграцией. Это хреновая работа, но это всё-таки работа… и я за неё держусь, Кралевский. Но если в вашем случае речь шла бы о настоящей работе, я первая поздравила бы вас. Даже с работой говнокрута. Конечно, придётся жить среди вонючих труб. И остальное время чистить карманы от какашек, заботливо подкладываемых туда экипажем. Но ведь вы не получите даже этого, Кралевский! Вакансия, на которую вы подали — это место на бревновозе. Он летит в новую систему. На борту — тридцать человек экипажа и двадцать тысяч туш. Возвращать его не будут: корабль остаётся в собственности осваиваемой планеты. Экипаж подберут на орбите. У них есть оплаченные билеты до центра Галактики. У вас билета нет. Поэтому вас просто выбросят в ближайшем населённом мире. И вы окажетесь на планете класса C или D. Может быть, вы думаете, что там легче устроиться? Выбросите это из головы. Безработица на окраинных мирах выше, чем у нас. А вот неба над головой вы больше не увидите. Вы думаете, это так легко — жить без неба? Без солнца? Без чистого воздуха? Вонь, грязь, тяжёлая работа до конца жизни… Впрочем, да, есть ещё одна тема. У вас ведь никогда не было женщины, да? Юна так и осталась, — она выдержала крохотную обидную паузу, — недосягаемой? А других случаев не подворачивалось?
Кралевский уныло пожал плечами.
— И вы, наверное, надеетесь, что где-нибудь там, среди аммиачных льдов, вы получите то, чего не бывает здесь. Чистую любовь до гроба. Или хотя бы хороший секс. Бросьте, Оскар, бросьте! На таких планетах все красивые самки достаются начальству. А вы никогда не станете начальником. Иначе бы вы им уже были. Лидерство — это как музыкальный слух: либо он есть, либо его нет. Вы не лидер. Посмотрите правде в глаза и примите это как факт.
Оскар вовремя вспомнил, что на этом месте полагается состроить упрямую детскую гримаску. Состроил. Получилось.
— А ведь вы небезнадёжны, Кралевский. Вам ещё нет сорока, это время расцвета. У вас неплохой интеллект, развитая интуиция, и хорошие физические данные. Немного удачи — это всё, что вам нужно для счастья. Но есть такой закон, — перешла психолог к своей традиционной коде, — люди бегут от удачи. Им не хватает терпения. Бегут куда глаза глядят. Пусть будет хуже, но по-другому, да?
Оскар медленно кивнул.
— Так вот: по-другому не будет. Будет просто хуже. Бу-дет про-сто ху-же, — раздельно повторила она, вбивая мысль в голову клиента. — Мой вам совет: стиснуть зубы и ждать. Даже если вам это кажется невыносимым. Я не хочу обнадёживать. Но вам может когда-нибудь повезти. Всем нам может повезти, если планета сохранит статус B, и к нам пойдут инвестиции. Но если вы сейчас полетите с этим кораблём, вы своими собственными руками убьёте свой маленький шанс… И, конечно, слегка подпортите дело нам всем, кто остаётся здесь. Немного, но подпортите. Вы, конечно, имеете конституционное право это сделать. Но, кажется, вы всё-таки что-то поняли… Прощайте.
Кралевский уныло поплёлся к выходу. Потом резко развернулся на полдороге. Подошёл к столику.
— Вы забыли выдать мне документы, — заявил он.
— Идите уж, — махнула рукой психолог. — не позорьтесь. И не приходите сюда снова, имейте совесть.
— Выдайте мне мои документы, — повторил Кралевский, добавив в голос истерических ноток. — Выдайте мне немедленно мои документы.
До психолога, наконец, дошло, что объект её заботы заупрямился.
— Вы что, хотите лететь? Мы же обо всём договорились. Вы разумный человек, вы остаётесь здесь, на родине.
Кралевский процедил через уши это самое «мы договорились». Прикинул, какую часть ежемесячной премии снимут с этой дуры за то, что она его упустила, и улыбнулся про себя.
— Да, мы договорились. Я вас выслушал, а теперь я хочу получить свои документы. Которые мне полагаются по праву.
— Не понимаю… Или вы рассчитываете на то, что там к вам отнесутся лучше? Ничего подобного. На окраинных планетах не любят чужаков. Первый же абориген вас обчистит и оставит подыхать. Вы лузер, Кралевский. Вы неудачник. Вы пытаетесь переиграть прошлое. Снова пойти в «Кассиопею» и попытать счастье с какой-нибудь другой Юной, не так ли? Она вас кинет, Кралевский, как кинула вас та сучка…
— Не смейте называть её сучкой! — Кралевский закусил губу. — И выдайте мне мои документы. Немедленно. Сейчас. Иначе я пойду к вашему начальству. Может, я и не лидер, может я и никто. Но одно дело я сделаю. Улечу с этой поганой планеты сегодня же. Чтобы не видеть этих рож! Чтобы не видеть твоей наглой рожи! Этих ваших ублюдочных харь! — он очень убедительно взвизгнул, накручивая себя. — Дай мне документы, сука! Дай мне документы! Сейчас же!
Документы полетели через стол и шлёпнулись у его ног.
Он демонстративно встал на колени и собрал с пола рассыпавшиеся бумажки. Потом отвесил клоунский поклон, широко развёл руками и ретировался.
— Чтобы тебя там отымели в рот и жопу, говнюк, — прошипела психолог ему вслед. — Из-за тебя я потеряла четыре монеты.
II
— Ну, парень, ты попал, — добродушно рассуждал пилот челнока, везущего Кралевского на борт бревновоза. — Знаешь, такая история… У меня была когда-то нормальная работа. Ходил на дальние рейсы. Дейкстровские движки нам вот только-только поставили. Три месяца туда, три обратно. Это, конечно, тебе не под макгрегоровскими, под теми годами ходили. По два года, по три — нормальный рейс считался. Чистого времени, биологического. Зато в таком разе как-то втягиваешься. На борту своя жизнь, свои дела, всё такое. А под Дейкстрой спервоначала даже хуже: вроде как ни два, ни полтора. И время идёт, и привыкнуть не привыкаешь. И платить стали хреново, ур-роды.
Кралевский слушал, прикрыв глаза: в крохотной кабинке челнока было решительно не на что смотреть.
На пилота тоже смотреть не хотелось — он был очень похож на самого Кралевского: те же самые жиденькие волосёнки, те же самые жабьи губы. Та же генетическая линия.
— В общем, был у нас один рейс: месяц перехода, прикинь, да? Скукота жуткая. В заморозку ложиться нельзя: мы всё-таки экипаж, вахта, то-сё. Ну и в общем… был у нас в одном рейсе говнокрут, молодой такой парнишка. С отсталой планеты. Ну мы ему устроили веселье. Били, издевались… ну и всё такое прочее. Говно есть заставляли. Так он в сортире на ремне повесился. Сейчас-то, конечно, я понимаю — зря мы так. Эх! Нет нигде нормальной работы для нормального мужика. Ты хоть христианин? — неожиданно спросил он.
— Как все. Христианин Объединённой Церкви, — Оскар подавил зевок.
