пахать волны, чтобы доложить о своем прибытии губернатору, живущему вместе со всеми прочими обитателями в маленькой деревушке на другом конце острова. Но ведь на острове Пасхи заход корабля всегда одно из важнейших событий года, а ни губернатору, ни нам, ни пасхальцам не будет никакой радости, если судно явится в предзакатный час. Лучше уж переждем ночь здесь, под прикрытием скал, хотя грунт для стоянки паршивый. А завтра с утра пораньше подойдем к деревне Хангароа, подняв все флаги.
По шлюпочной палубе пробежала полоска света — это приоткрылась дверь нашей каюты, выпуская Ивон. Маленькая Аннет спала мирно, как само ночное небо, обняв одной рукой мишку, а другой — негритенка.
— Надо бы сегодня устроить угощение, — прошептала Ивон, указывая кивком на берег, — хоть мы официально еще и но прибыли.
После двух недель качки она впервые поднялась на ноги и могла думать о еде. Я сказал ей, что стюард уже предупрежден и через несколько минут капитан соберет на шлюпочной палубе всю команду. Стоя у фальшборта, Ивон как завороженная смотрела во мрак. Мы явственно ощущали тихое дыхание матери-земли, когда к соленому ветру примешивалось чудесное благоухание сена или травяного косогора.
Начали собираться ребята. Гладко выбритые, принарядившиеся — не узнать, они занимали места на стульях и скамейках, расставленных в круг между двумя шлюпками на верхней палубе.
Вот идет вразвалку плотный, широкоплечий Уильям Мэллой, он же Билл. Швырнул в море окурок, сел и задумчиво уставился в палубу. За ним показался худой и длинный Карлайл Смит, или попросту Карл. Закурил, взялся рукой за штаг и воззрился на звезды. Оба — доктора наук, профессоры археологии, один в Уайомингском; другой в Канзасском университете. Следующий — наш старый друг Эд, Эдвин Фердон, сотрудник музея Нью-Мексико, единственный из американской тройки, кого я знал раньше. Полный, улыбающийся, он оперся на релинг рядом с Ивон и с видимым удовольствием вдохнул веяние с суши. Сверкая озорными глазами, скатился с мостика маленький, упругий, как мячик, капитан Арне Хартмарк. Вот уже двадцать лет наш шкипер ходил в дальние плавания, но такого острова он еще никогда не видел в свой бинокль. За его спиной занял место штурман Санне, богатырь, ухватился руками за штаги и повис на них, словно добродушная ручная горилла. Вот сверкают в улыбке зубы второго штурмана Ларсена, самого жизнерадостного человека, на свете, он даже на электрическом стуле нашел бы повод посмеяться. А сейчас он к тому же сидит между двумя завзятыми остряками — слева наш первый механик, вечно улыбающийся толстяк Ульсен, справа костлявый второй механик с козлиной бородкой, которая делала его похожим то ли на проповедника-самоучку, то ли на фокусника. Поднялся по трапу наш врач, доктор Ессинг; он приветствовал всех поклоном и сел. Позади него сверкали очки экспедиционного фотографа Эрлинга Шервена, курившего, как всегда в торжественных случаях, тонкую сигару. Тур-младший пристроил свое долговязое мальчишечье тело в шлюпке, между двумя плечистыми матросами. Там же почтительно сидели кок Хапкен и стюард Грёнмюр, которые только что бесшумно расставили на столе изысканные кушанья. Никакая качка не могла помешать этим двум волшебникам творить кулинарные чудеса. Появились боцман, моторист, юнги. Последними пришли Арне Шёльсволд и Гонсало. Арне, археолог, директор нового музея в Эльверуме, побывал со мной и на Галапагосских островах. Гонсало Фигероа, студент университета в Сантьяго, будущий археолог, официально представлял в экспедиции Чили. Я не знал его, когда приглашал, и у нас были свои опасения, но в Панаме на судно поднялся по сходням веселый, жизнерадостный атлет с лицом аристократа, умеющий легко и просто приспосабливаться к самым различным жизненным обстоятельствам.
И вот мы все двадцать три в сборе, отряд специалистов из самых различных областей. За несколько недель, проведенных вместе на борту, общая мечта ступить на берег этого острова, который притаился в ночи рядом с нами, сплотила нас в единый дружный коллектив. Да, все в сборе и машина застопорена, теперь самое время немного рассказать о тех, кто побывал на Пасхи до нас. Будет легче разобраться в том, что предстоит нам самим.
— Настоящее название острова, — начал я свой рассказ, — никому не известно. Сами пасхальцы называют его Рапануи, однако исследователи не уверены, что это исконное название. В древнейших преданиях остров всегда выступает под наименованием Те Пито о те Хенуа, или Пуп Вселенной, но это скорее поэтический образ, чем имя, потому что позднее островитяне называли его также Глаз, видящий Небо и Порог Неба. Мы, живущие за тысячи и тысячи миль отсюда, написали на карте остров Пасхи только потому, что в 1722 году пасха пришлась на тот самый день, когда голландец Роггевен и его спутники первыми из европейцев приплыли сюда и увидели, как какие-то люди жгли сигнальные костры на берегу. Два голландских парусника уже под вечер бросили якорь у берега, однако до наступления ночи мореплаватели успели увидеть много удивительного. На борт поднялись рослые люди прекрасного телосложения, по-видимому светлокожие полинезийцы, известные нам по Таити, Гавайским и другим островам юго-восточной части Тихого океана. Однако местное население явно не было чистокровным, попадались и более темнокожие люди, а также «совсем белые», как европейцы. У некоторых кожа была «розовая, точно они обгорели на солнце». Многие носили бороду. Сойдя на берег, голландцы увидели огромных истуканов высотой до десяти метров. Макушки их были увенчаны, точно коронами, какими-то большими цилиндрами. Роггевен сообщает, что островитяне разожгли перед этими исполинскими богами огромные костры и, сидя на корточках, почтительно склонив голову, поднимали и опускали сложенные ладонями вместе руки. Беренс, который находился на втором корабле, записал, что на заре другого дня они увидели, как островитяне, бросившись ничком на землю, молились восходящему солнцу. А кругом горели сотни костров, очевидно в честь богов. Это единственное описание ритуала поклонения солнцу на острове Пасхи.
Одним из первых на судно поднялся «совершенно белый человек», который держался с особым достоинством. Все его поведение говорило о том, что он занимает видное место среди островитян, и голландцы предположили, что он жрец. Его наголо обритую голову украшала корона из перьев, а проколотые и удлиненные с помощью огромных, с кулак, круглых белых затычек мочки ушей свисали, болтаясь, до самых плеч. Такие же уши голландцы увидели и у других. Если длинные мочки мешали работать, островитяне вынимали затычки и зацепляли мочку за верхний край уха.
Многие пасхальцы ходили нагишом, причем все тело покрывала причудливая татуировка, сплошной узор из птиц и странных символов. Другие кутали тело в плащи из луба, окрашенного в желтый и красный цвета. Головные уборы были либо из перьев, либо из камыша. Островитяне дружелюбно встретили гостей, голландцы ни у кого не увидели оружия. Как ни странно, было очень мало женщин, зато они относились к чужеземцам очень предупредительно, и мужчины их ничуть не ревновали.
Жильем островитянам служили похожие на опрокинутую вверх дном лодку длинные низкие хижины из камыша, без окон, с тесным входом, через который можно было пробраться только ползком. Внутри никакого убранства, если не считать циновок да заменявших подушки каменных плит, а жильцов в каждой хижине было множество. Из домашних животных они знали только кур. Выращивали бананы, сахарный тростник и прежде всего батат, который голландцы называют в своих записках «хлебом насущным» островитян.
Тогдашние жители острова Пасхи вряд ли увлекались мореплаванием, потому что самые большие лодки, виденные голландцами, не превышали в длину двух с половиной метров, а ширина их еле позволяла втиснуть ноги, к тому же лодки эти протекали так сильно, что одной рукой греби, а другой вычерпывай.
Пасхальцы жили еще в каменном веке, металла совсем не знали, пищу готовили в ямах, на раскаленных камнях. Не мудрено, если голландцам показалось, что на всем свете нет такой отсталости, как здесь. Тем сильнее их удивляло, что среди такой скудости высились исполинские изваяния, равных которым они никогда не встречали в Европе. Голландцев больше всего поражало, как могли быть воздвигнуты эти гиганты. Ведь у островитян не было ни бревен, ни канатов. Путешественники исследовали сильно выветренную поверхность изваяний и пришли к выводу, что все очень просто — дескать, фигуры не вытесаны из камня, они вылеплены из глины, в которую понатыкали мелких камешков.
Довольные собственной проницательностью, они вернулись на свои корабли, которые уже сорвали с грунта два якоря, и покинули удивительный остров, пробыв там всего один день. В судовом журнале голландцы записали, что островитян отличает веселый нрав и миролюбие и ведут они себя вполне прилично, но воры высшей марки. По какому-то недоразумению одного пасхальца застрелили на борту корабля, еще с дюжину было убито на берегу. Потери европейцев ограничились скатертью да несколькими шляпами, которые украли у них прямо с головы.
