Вокруг нас в хорошо монтированных стеклянных витринах лежали глиняные черепки давно прошедших, но уже изученных времен — путеводные нити в туманной древности. Стены были заставлены также книгами. Едва ли больше десяти человек прочли некоторые из них. Старик, который прочел все эти книги, а кое-какие из них написал, сидел за письменным столом — седой, добродушный старик. Но сейчас я, без сомнения, больно задел его, так как он испуганно вцепился в подлокотники своего кресла с таким выражением лица, словно я спутал все его карты.
— Нет! — произнес он, — Никогда!
Такой вид имел бы, вероятно, дед Мороз, если бы кто-нибудь осмелился при нем утверждать, что в следующем году рождество будет в Иванов день[6].
— Вы не правы, совершенно не правы, — повторял он и негодующе тряс головой, как бы отмахиваясь от нелепой идеи.
— Но вы еще не прочли моих доводов, — настаивал я, с надеждой указывая на рукопись, лежавшую на столе.
— Доводы! — воскликнул он. — Вы не имеете права относиться к этнографическим проблемам, как к детективной тайне!
— Почему нет? — спросил я. — Все мои выводы основаны на моих собственных наблюдениях и на фактах, описанных в науке.
— Задачи науки — чистое и не приукрашенное исследование, — спокойно сказал старик. — А не попытка доказать то или иное.
Он осторожно отодвинул нераскрытую рукопись в сторону и склонился над столом.
— Совершенно правильно, что Южная Америка была родиной некоторых самых любопытных древних цивилизации и что мы не знаем, кто были эти люди и куда они исчезли после пришествия к власти инков. Но одно мы знаем наверно — ни один из народов Южной Америки не переселился на острова Тихого океана.
Он испытующе посмотрел на меня и продолжал:
— И знаете почему? Ответ очень прост. Они не могли попасть туда. У них не было лодок!
— Но у них были плоты, — нерешительно возразил я. — Вы знаете, плоты из бальсового дерева[7].
Старый ученый улыбнулся и спокойно сказал:
— Ну, попытайтесь совершить путешествие из Перу к островам Тихого океана на плоту из бальсовых деревьев.
Я не нашелся, что возразить. Становилось поздно. Мы оба встали. Старый ученый, прощаясь, добродушно похлопал меня по плечу и сказал, что всегда готов к моим услугам, если мне понадобится помощь.
Но в будущем я должен специализироваться либо на Полинезии, либо на Америке и не смешивать двух различных антропологических областей. Он снова склонился над столом.
— Вы забыли это, — произнес он и протянул мою рукопись.
Я бросил взгляд на название: «Полинезия и Америка; исследование доисторических связей». Я сунул рукопись под мышку, уныло побрел вниз по лестнице и, выйдя на улицу, смешался с толпой.
В этот вечер я Отправился в один из тихих закоулков в Гринвич Вилледж [8] и постучался у дверей старого одноэтажного дома. Я любил приходить сюда со своими маленькими проблемами, когда чувствовал, что они начинают лишать меня душевного равновесия.
Щуплый человечек с длинным носом чуть-чуть приоткрыл дверь, а затем с широкой улыбкой на лице распахнул ее настежь и буквально втащил меня в дом. Он провел меня прямо в маленькую кухню и сразу же впряг в работу, заставив носить тарелки и вилки, между тем как он сам удваивал порцию какого-то кушанья, которое, издавая аппетитный запах, жарилось на газовой плите.
— Очень мило, что вы зашли. Как дела?
— Отвратительно, — ответил я. — Никто не хочет читать рукопись.
Он разложил свою стряпню по тарелкам, и мы принялись за еду.
— Похоже на то, — заметил он. — что все, у кого вы были, считают вашу идею преходящей фантазией. Знаете, здесь, в Америке часто сталкиваешься со множеством самых курьезных идей.
— Дело не только в этом, — сказал я.
— Конечно, — согласился хозяин. — И в нашем подходе к вопросу. Они специалисты все без исключения и они не верят в метод работы, который вторгается во все специальности — от ботаники до археологии. Они ограничивают поле своей деятельности, чтобы не разбрасываться и углубленно изучать вопрос во всех подробностях. Современная наука требует, чтобы каждая специальность рылась в своей собственной ямке. Никто не привык заниматься разборкой и сопоставлением того, что добыто из разных ямок.
Он встал и извлек объемистую рукопись.
— Взгляните, — сказал он. — Моя последняя работа об изображении птиц на вышивках китайских крестьян отняла у меня семь лет, но ее сразу приняли для опубликования. В наши дни спрос на монографии.
Карл был прав. Но разрешить проблемы Тихого океана без всестороннего освещения их мне казалось так же невозможным, как разобраться в сложной шахматной позиции, учитывая движения фигур только своего цвета.
Мы убрали со стола, и я стал помогать Карлу вытирать посуду после мытья.
— Из Чикагского университета ничего нет?
— Ничего.
— А что вам сказал сегодня ваш старый приятель в музее?
Я ответил, с трудом подбирая слова:
— Он совершенно не заинтересовался. Он сказал: так как у индейцев были только простые плоты, нечего и думать о том, что они могли открыть острова Тихого океана.
Маленький человечек вдруг с яростью принялся вытирать тарелку.
— Да, — заговорил он наконец. — По правде говоря, мне это тоже кажется практическим возражением против вашей теории.
Я уныло взглянул на маленького этнографа, которого считал своим верным союзником.
— Не поймите меня ложно, — поторопился добавить он. — Я думаю, что вы правы, но вместе с тем все так неясно. Моя работа о вышивках подтверждает вашу теорию.
— Карл, — сказал я, — я абсолютно уверен, что индейцы переплыли Тихий океан на своих плотах, и готов сам построить такой плот и переплыть океан только для того, чтобы доказать, что это возможно.
— Вы с ума сошли!
Мой друг принял это за шутку и даже засмеялся от такой чудовищной мысли.
— Вы с ума сошли! На плоту?
Он не находил слов и лишь смотрел на меня с сомнением, как бы ожидая, что я вот-вот улыбнусь в знак того, что я пошутил.
Он не дождался улыбки. Я понял теперь, что в самом деле никто не согласится с моей теорией из-за того, что между Перу и Полинезией простирается беспредельный океан, для преодоления которого я ничего не мог предложить, кроме доисторического плота.
Карл неуверенно смотрел на меня.
— Теперь мы выйдем и выпьем по стаканчику, — предложил он.
Мы вышли и выпили по четыре.
К концу недели истек срок квартирной платы. В это время я получил письмо из норвежского банка, извещавшее меня в том, что он не может больше переводить мне доллары — валютные ограничения. Я захватил свой чемодан и сел в метро, которое доставило меня в Бруклин. Там я поселился в Доме норвежских моряков, где хорошо и обильно кормили, а цены соответствовали содержимому моего бумажника. Я получил маленькую комнату во втором этаже, но питался вместе со всеми моряками в большой столовой внизу.
Моряки приходили и уходили. Они отличались друг от друга по типу, по росту и по степени трезвости,
