встречи.
Том разглядел призрачный силуэт в дверном проеме: наверное, это брейкенский дворецкий и доверенный слуга — пугающе худой, надменный мужчина, с незапамятных времен служивший семейству Блитов. Когда-то Том и Хьюго прозвали его Скелетом, но, разумеется, мальчики никогда не осмеливались назвать его так в лицо, поскольку от слуги всегда исходило странное ощущение угрожающего превосходства.
— Том! Чертовски рад тебя видеть!
Киндред высунул руку в открытое окно, и старый приятель радостно вцепился в нее. Несмотря на явный энтузиазм, его рука оказалась безвольной, ладонь — влажной, и именно Том должен был сжать ее.
— Хьюго, — произнес он, устало улыбаясь, измотанный долгим путешествием.
— Как ты, черт возьми? — Глаза Блита-младшего, обычно выпуклые, сейчас, казалось, готовы были выскочить из орбит. Он напоминал Тодда из Тодд-Холла[1]— тот же энтузиазм, нетерпение, и... глупость, — впрочем, как и выдуманный Кеннетом Грэмом персонаж, Хьюго вызывал некую симпатию.
— Отлично, — ответил Том.
Хьюго с сомнением оглядел его.
— Путешествие оказалось не слишком утомительным? Знаешь, тебе действительно следовало ехать из Лондона поездом. Или, еще лучше, я мог послать за тобой Хартгроува на старом «бентли». Появился бы здесь с шиком, а?
Выступив из тени, Хартгроув Скелет замер на верхней ступени лестницы. Его лицо сохраняло невозмутимость при виде Тома, хотя они не встречались много лет. Киндред, возможно, ожидал теплого, ну, хотя бы тепловатого приветствия, но в ответ ничего не воспоследовало.
Хартгроув — даже Хьюго не знал его имени — теперь не носил стандартной униформы дворецкого — черного сюртука, полосатых брюк и серого жилета, — которая казалась Тому анахронизмом еще в те дни, когда он был мальчишкой. Вместо этого старого слугу нарядили в костюм угольного цвета с глухим пиджаком. Одежда казалась на целый размер больше, чем нужно, и даже концы воротничка белой рубашки наезжали друг на друга там, где узел галстука туго затягивался на тощей шее.
— Я тоже рад видеть тебя, — негромко сказал Том.
Стремительно распахнув дверь джипа, Хьюго вцепился в локоть друга.
— Эй, я ведь не инвалид, — с улыбкой запротестовал тот.
Из-за сильной усталости Киндреду пришлось напрячься, чтобы убрать левую руку с руля: после долгих месяцев реабилитации ему не составляло труда сжать какой-либо предмет, но иногда — особенно после переутомления — требовалось сосредоточиться, чтобы выпустить его из рук. Он вылез из машины и, тронутый заботой приятеля, позволил поддержать себя за локоть, затем, повернувшись назад, прихватил с пассажирского сидения трость.
— Значит, не инвалид? Тогда зачем тебе вот это? — Хьюго окинул взглядом трость, и в его водянистых карих глазах явственно промелькнуло сочувствие. — Но, честно говоря, ожидал увидеть тебя на костылях.
Том коротко рассмеялся.
— Ну, я же не раз говорил, что со мной все в порядке. Первые несколько дней после удара были критическими для моего состояния — во всяком случае, мне так говорили; к счастью, сам я почти ничего не помню. Но я сделал немалые успехи, и это признано врачами. К тому же, не забывай, у меня почти четыре месяца на то, чтобы прийти в себя окончательно.
— Да, да, конечно. И все же ты в порядке не на все сто процентов. Иначе зачем бы понадобилось время на выздоровление?
—
— Называй это, как тебе нравится, дружище, но после кровоизлияния в черепушку не отделаешься парой таблеток аспирина и несколькими днями в постели. — В голосе Хьюго отчетливо слышались интонации ворчливой нянюшки, что, впрочем, соответствовало произносимому тексту.
Киндред вспомнил, как старый приятель появился в больнице на следующий день после того, как удар чуть не прикончил его. В руках Блит-младший сжимал чек на огромную сумму («Все самое лучшее для тебя, Том, лучшие специалисты за любые деньги!»), а на блестящем от пота толстощеком лице застыло выражение глубокой озабоченности.
А сейчас... Все тот же старина Хьюго. Не в форме, плохо одетый и, вероятно, без постоянной работы. Его светлые вьющиеся волосы изрядно поредели, сквозь них просвечивала лысина, похожая на одну из заплат, испещривших стены Замка. На нем был расстегнутый жилет из верблюжьей шерсти поверх светло- голубой хлопковой рубашки с открытым воротом. Красные подтяжки, которые показывались каждый раз, когда Хьюго вздыхал и края жилета расходились, поддерживали серые фланелевые брюки, болтавшиеся на лодыжках. Отвороты брюк нависали над нелепыми, заляпанными грязью сапогами. Быстрый спуск по ступеням Брейкена заставил его слегка запыхаться, а мешки под глазами свидетельствовали о неумеренном употреблении алкоголя (Том подозревал, что его друг всем другим напиткам предпочитал абсент в больших количествах).
По профессии Блит-младший был страховым агентом в конторе Ллойда и занимал крохотный кабинетик в главном здании корпорации на Лайм-стрит, пока его косвенное участие в жутком скандале, разразившемся в мире страховых компаний в середине восьмидесятых годов, не положило конец карьере, по сути не успевшей начаться.
Хьюго внезапно сжал его в объятиях.
— Чертовски, чертовски рад видеть тебя! — восклицал он над ухом у Тома. — Не могу передать тебе, как я расстроился, увидев тебя на больничной койке. Ты напоминал покойника! Просто глазам не верилось! Я имею в виду, что, когда мы пили за неделю до этого, ты выглядел чудесно. Просто тип-топ.
Не вслушиваясь в бормотанье друга, молодой человек разглядывал Хартгроува, возникшего за плечом Блита. Слуга пристально смотрел на них, лицо его казалось непроницаемой маской, но тусклые глаза были тверже кремня.
Ребенком Том всегда чувствовал себя неловко в присутствии дворецкого — да нет, он просто чертовски боялся этого похожего на грифа человека с мертвенными чертами лица и длинной, тонкой, сухой шеей, возвышавшейся над сутулыми плечами, всегда одетого в униформу темных тонов. Тому казалось, что Хартгроув постоянно наблюдает за ним холодными тусклыми глазами, как будто его возмущает присутствие в Большом Доме сына гувернантки, ставшего бы нищим, если бы не безграничная щедрость его хозяина. Возможно, он надеялся поймать мальчишку, когда тот сунет в карман одну из игрушек Хьюго или запачкает мебель. Прошло много лет, но Том ощутил, как его охватывает привычная дрожь. Ему с трудом удалось переключиться на другую тему.
— Эй, Хьюго, ты ведь не собираешься раздавить меня?
Тот немедленно отпрянул.
— Извини, не мог удержаться. Просто я так... так...
— Чертовски рад меня видеть, — закончил вместо него Том.
— Верно, — Хьюго легонько толкнул его в плечо.
Том вновь окинул взглядом дом, избегая смотреть на мрачного слугу, замешкавшегося на верхних ступенях. Его глаза обежали весь Замок, до самой крыши. Строение, с его темными окнами и высокими, выступающими вперед фонарями, казалось, нависало над ним с очевидной угрозой.
— Как он, Хьюго?
Тот оглянулся, проследив за взглядом друга.
— Бывают дни, когда отец слегка оживает, зато иногда... он, кажется, уходит так далеко, что дальше только смерть. Увы, в наши просвещенные дни ничего больше нельзя сделать для человека с больным сердцем. А учитывая его нынешнюю слабость, пересадка невозможна. Он недостаточно силен, чтобы выдержать операцию, а без нее о выздоровлении не может быть и речи. Возможно, обрати мы раньше внимание на его состояние, все повернулось бы по-другому. Но ты знаешь, старик никогда не был, что называется, в хорошей форме, поэтому мы не замечали изменений до тех пор, пока... — Хьюго умолк: наверное, ему было слишком тяжело продолжать.
