подарки и часто возились с ним. Кто-то из них, слоняясь по дому, постоянно напевал «Смотри, дитя мое домой вернулось», «Напевы вереска», «Леди в красном», «У него пара серебряных крыльев» и другие. Вспоминая эти дни, Джой неизменно предполагал, что певица и была его настоящей матерью.
Началась война, и блондинки оказались втянутыми в нее. Уходя из дома, они натягивали неуклюжие штаны, заматывали головы платками, которые назывались странным именем «бабушка» и таскали с собой коробки с ленчем. Порой они путешествовали между Хьюстоном и Детройтом на автобусах, и Джой припоминал, что ему доводилось жить в этих городах. В любое время в доме показывались мужчины в военной форме, которые проводили в нем время, а потом исчезали. Некоторые из них именовались мужьями, но Джой не помнил, чтобы кого-то из них представляли ему в качестве его отца. (Лишь позже он стал подозревать, что рожден вообще вне брака.)
В один прекрасный день, который запомнился ему белесым от жары небом, он был переправлен к четвертой блондинке в Альбукерк, Нью-Мехико, и отныне ему уже никогда не довелось увидеть остальных трех. И когда он вспоминал о них, то первым делом видел то белесое небо и женщину со светлыми волосами, чей облик таял на фоне неба.
Четвертой блондинкой оказалась его бабушка, тощее костлявое и глупое маленькое существо по имени Салли Бак. Но несмотря на свою костлявость, она была симпатичнее, чем вся остальная троица, вместе взятая. У нее были огромные серые глаза с густыми черными ресницами, а вид ее шишковатых бедных колен мог вызвать слезы. И если созерцание какой-то части тела любимого существа могло вызвать такую глубокую печаль, то для Джоя это были костлявые, бедные и печальные коленки Салли Бак. Салли содержала косметический салон, который требовал ее присутствия десять, а то и двенадцать часов в день, так что мальчику, к сожалению, приходилось добрую часть времени после школы проводить в компании самых разных женщин, очищавших кожу лица. Среди них никогда не встречалось блондинок; они никогда не носили платья светло-зеленого или лимонного цвета, не говоря уж о лавандовом; они практически никогда не обращали на него внимания, а если им и случалось бросить на него взгляд, то он замечал, что у них почти не было видно ресниц.
По воскресеньям было не лучше. Саллн, как правило, отправлялась на свидания. Она испытывала слабость к мужчинам, особенно к приезжим, многие из ее избранников обитали на фермах и носили стетсоны. Эти огромные широкоплечие мужики с просторов Запада, с выдубленными лицами, просто сводили с ума обаятельную малышку Салли. Она была такая тонкая, хрупкая, благоухающая, у нее всегда были наманнкюрены ногти, а они были образцами мужественности, обтянутые дубленой кожей, под которой так и ходили мускулы, и этот контраст приятно возбуждал обоих. Порой она брала Джоя с собой на эти свидания, которые ему страшно нравились, и он прямо обмирал от восторга при виде этих мужиков, но только один из них уделил ему больше, чем беглое внимание.
Этого человека звали Вудси Найлс. Борода его отливала синевой, у него были блестящие глаза; он учил Джоя, как седлать лошадей и как делать рогатки, а так же как жевать табак и курить сигареты или как держать свой петушок, чтобы струйка вздымалась выше головы. Вудси Найлс принадлежал к тем счастливчикам, которые умеют получать удовольствие от всего, что они делают, даже от простой ходьбы. Да, двигался он так, словно не сомневался, что каждая минута жизни должна приносить наслаждение, и он извлекал его даже из простых действий, как, скажем, пройти по комнате или открыть ворота кораля. Он, этот Вудси Найлс, к тому же знал массу песен и постоянно напевал их приятным мужским голосом, аккомпанируя себе на гитаре, а когда они проводили ночи у него на ранчо, Джой порой просыпался часа в три ночи от песен, которые доносились из спальни, где располагались Вудси Найлс и Салли. Мальчик всегда подозревал, что Вудси бодрствовал по ночам, ибо чувствовал в себе такую мощь и такую полноту жизни, что не мог проводить время просто во сне и изливал ее в слаженном хоре из двух человек, исполнявшем «Последний круг». А затем он начинал все сначала, от чего Салли восторженно хихикала, а когда он доходил до того куплета, где говорилось о местечке на небе, откуда берут начало радуги, Джой уже был захвачен волнами блюза, и ему было так хорошо, что только усилием воли он удерживал себя от желания присоединиться к этим чудесным людям в спальне. И это было первое, что Джой понял из того, как надо вести себя с женщиной в постели: ты должен петь ей песни. Прекраснее этого, ему казалось, ничего не было, и больше того, им подпевал весь дом.
Но Салли неизбежно должна была расстаться с этим выдающимся человеком — как рано или поздно она поступала со всеми остальными — и Джою оставалось лишь вспоминать его, как исчезнувшего отца. Но именно во время общения с Вудси Найлсом Джой стал считать себя чем-то вроде ковбоя.
Отдав время личным делам, по воскресеньям Салли суматошно собирала ребенка для похода в церковь. Воскресное утро больше всего нравилось ей оттого, что предоставляло возможность показаться на людях, продемонстрировать новый наряд. Ибо, проводя почти все время в своем заключении, Салли, например, практически не имела возможности покрасоваться в новой шляпке. И мальчик прекрасно смотрелся рядом с ней; все в голос так и говорили, что они выглядят как мать и сын, и Салли предавалась иллюзии, что становится моложе на целое поколение.
Но для Джоя эти посещения церкви запомнились совсем по другой причине: после службы взрослые удалялись отпить кофе с рогаликами в подвальном этаже церкви, а молодежь собиралась в воскресной школе наверху. На этих занятиях Вудси Найлс в восприятии Джоя и уступил свое место Иисусу Христу. Молодая леди с теплыми добрыми глазами, в которых светились искорки смеха, убедила его, что Иисус любит его. Над доской в классе висела картина, изображавшая Иисуса, гуляющего в сопровождении мальчика. От мальчика был виден только затылок, но Джой не сомневался, что там изображен он сам. Звучали песни, слова которых говорили, как Иисус гуляет с ним, разговаривает с ним, с Джоем, заверяя его, что он принадлежит только Ему и никому больше. А как-то молодая леди-учительница рассказала о событиях той ужасной пятницы, что выпала на долю этого доброго бородатого человека, а потом дала ему маленькую раскрашенную картинку, которую ему было позволено взять с собой. Иисус смотрел прямо на него, и глаза его говорили: «Должен сказать тебе, что мне достались ужасные страдания и жизнь порой была невыносима, но как здорово, что у меня в друзьях есть такой ковбой, как ты». Что-то такое. Что-то, внушившее Джою глубокое личное убеждение, что страдание, читающееся в этих глазах, имеет к нему отношение и в свое время ему выпадет счастье смягчить его. Изучая картинку, он пришел к выводу, что, если Иисуса чисто побрить, он будет здорово смахивать на Вудси, и он продолжал изучать изображение в поисках остального сходства. Несколько ночей подряд он, поставив картинку с Иисусом на письменный стол, клал рядом с ней пачку жевательного табака и несколько сигарет «Кэмел» и каждое утро исправно проверял, приходил ли кто-нибудь ночью пожевать табак или покурить. Никого не было. И вскоре он окончательно потерял уверенность, что есть хоть кто-то, кто будет гулять с ним, говорить и объяснять ему, что он принадлежит только Ему. Иисус присоединился к людям, которые навсегда ушли из жизни Джоя: теперь он был на небе вместе с тремя блондинками и Вудси Найлсом.
Если уж зашла речь о любовных делах, в суматохе одного воскресного дня Салли обрела нового избранника, монтера с телефонной станции. Как-то он зашел в ее магазинчик протянуть проводку, и его широкий кожаный пояс, оттянутый сумками с инструментами, лежал низко на бедрах. Увидев его, Салли вытаращила глаза, и когда ему настало время возвращаться к своему грузовичку, монтер уже попал под обаяние чар этой маленькой симпатичной сероглазки.
Затем настал год, в течение которого Джой почти не видел свою бабушку. В сущности, он вообще мало кого видел. На пороге четырнадцатилетия им овладело полное равнодушие ко всему и апатия, а после Дня Благодарения он вообще отказался ходить в школу. Он был уже не в силах прилагать усилия, чтобы ходить туда и бодрствовать на уроках. Несколько ребят, схожих по характеру с Джоем, столь же нерасположенных к разговорам, в этом году тоже ушли из школы. Некоторые ударились во что-то, смахивающее на светскую жизнь, но, поскольку Джой никогда не имел к ней отношения, она его не привлекала. Никто не питал к нему недоброжелательства, но, с другой стороны, никто и необращал внимания. Для всех он был просто парнем с большими передними зубами (порой его так и называли — Кролик Бак), одним из тех, кто редко разговаривает, никогда не делает уроков и всегда пристраивается у задней стенки. Время от времени в салон к Салли заглядывал дежурный учитель, вылавливающий прогульщиков, но его посещения не влекли за собой никаких действенных последствий ни с ее стороны, ни с их, и Джой оставался предоставленным самому себе. Вставал он обычно к полудню, причесывал волосы гребешком, выкуривал сигаретку, ел хлеб с ореховым маслом и сардинкой и садился в комнате Салли у телевизора просматривать тысячи метров кинопленок. Просыпаясь, он включал телевизор, который кончал
