Два падающих тела помешали развить успех. Все-таки каюта была маловата для такого количества людей, особенно когда они активно двигались и уж тем более норовили свалиться, не желая больше стоять.
Верзила не пожелал принимать участие в каютном веселье. Он все-таки бросил фонарь и умудрился протиснуться мимо стоявших за спиной приятелей. Те тоже раздались, пытаясь скрыться в темноте коридора.
Липранди наступил на еще трепыхающееся тело кого-то из врагов, выскочил было наружу, но, повинуясь инстинкту, отшатнулся назад. В следующий миг в коридоре громыхнуло, и пуля отколола щепку от открытой нараспашку двери.
Это уже было серьезно. Два-три стрелка могли полностью перекрыть выход из каюты, с легкостью продырявив любого, кто пожелал бы выйти. Фонарь от удара погас, но ведь стрелять можно и на слух.
Де Гюсак проскользнул мимо подполковника и наугад выстрелил вдоль коридора из двух пистолетов. Раздавшийся крик оповестил, что минимум одна пуля нашла свою цель. В следующий момент кто-то резко толкнул дверь, и француз отлетел к косяку. Мимо проскочили два или три человека. Они явно стремились оказаться поближе к выходу из ютовой надстройки на палубу.
Пока компаньон отбрасывал в сторону разряженные пистолеты и обнажал клинок, Липранди успел выскочить и ринуться вперед. Глаза ничего не видели в коридоре, и подполковник размахивал перед собой шпагой, стараясь не задевать стены. Совсем избежать этого не удалось, однако пару раз шпага явно натыкалась на человеческую плоть. Потом офицер наконец узрел выход на палубу и на его фоне – торопливо отступающие силуэты. В следующий миг он споткнулся о чье-то тело, упал и едва не выронил оружие. И тут же кто-то наступил на офицера, причем, судя по весу, это был де Гюсак. К счастью. Ибо, если бы то же самое проделал Блохин, последствия оказались бы намного хуже.
Приятного было мало, но Липранди все же успел откатиться в сторону, и его так называемый слуга протопал мимо. И лишь затем офицер вскочил и устремился следом за товарищами.
Утро подступило вплотную. Света на палубе уже хватало не только на то, чтобы различить пританцовывающие фигуры, но и понять, кто из них друзья. Остальные же по определению сейчас были врагами.
В отличие от первого этапа схватки бунтовщики уже избавились от первоначальной растерянности и теперь защищались изо всех сил. А может, нападали. Тут уж как ни назови, смысл происходящего не менялся. Отступать морякам теперь было некуда. Вооруженный мятеж по законам нес одно наказание – смертную казнь, и уж лучше попробовать переломить ситуацию в свою пользу, чем покорно лезть в неизбежную петлю. Тем более явный перевес был на стороне ночных визитеров, и кое-какие шансы у них имелись. Правда, они несколько уменьшились после того, как Липранди довольно удачно разрядил пару пистолетов, да и Блохин в упор уложил кого-то из мушкета.
Как машинально успел прикинуть Липранди, даже после понесенных потерь бунтовщиков было не меньше десятка. Тут компаньоны явно ошиблись. Или же главари успели переманить на свою сторону тех, кто первоначально был нейтральным.
Дальше стало не до прикидок и размышлений. Сразу двое моряков напали на офицера. По уровню они, конечно же, уступали Липранди, однако длинная шпага порою мешала в тесноте палубы среди натянутого тут и там такелажа, да и драться в полумраке – это не днем.
Одного из нападавших Липранди все же достал, однако на его месте немедленно объявилось еще двое мятежников.
Совсем рядом кто-то выстрелил из мушкета, но в кого – было не понять. Оружие-то серьезное, да только не для подобной толчеи. Тут в своего попасть – нечего делать.
Больше всего шума было там, где сражался Блохин. Матрос не жаловал казавшийся ему слишком легким кортик, да и не был обучен каким-то навыкам фехтования, но мушкет вместо дубины и огромная сила вполне компенсировали отсутствие изящества в бою. Сейчас в Блохине было нечто от былинного богатыря, и едва ли не каждый его замах сопровождался появлением то улицы, то переулочка в рядах нападавших.
Мушкет оказался плохой заменой богатырской палице. Приклад не выдержал и, наткнувшись на особо прочную голову, переломился, оставив матроса практически без оружия. Не считать же таковым только ствол с куском ложа!
Количество остающихся на ногах бунтовщиков уменьшилось вдвое, но Липранди был уже несколько раз ранен, не тяжело, однако со струящейся кровью уходили силы, да и де Гюсак стал действовать гораздо медленнее, а его левая рука повисла плетью.
День наступал с той же южной стремительностью, как перед тем наступала ночь. Теперь можно было отчетливо различить лица. А вот взошло ли солнце или только собиралось выкатиться из-за горизонта, сказать было нельзя. Посмотреть же – некогда. Как и сказать, увидит ли светило кто-либо из пассажиров.
Подполковник почувствовал, что конец близок. Он уже не столько наносил удары, сколько отражал их. Из шестерых мятежников перед ним оставался только один. Двое атаковали Гюсака и трое кружили вокруг Блохина. Остальные валялись на палубе, кто недвижимым, а кто еще корчился в агонии.
Липранди удалось отскочить, оторваться от противника на добрую сажень, и офицер сполна воспользовался мгновением выигранной передышки. Левая рука успела выхватить из кармана последний заряженный пистолет. Краем глаза подполковник заметил, как де Гюсак пронзил одного из своих врагов шпагой, но сразу же получил удар от второго кортиком в грудь.
Откуда только взялись силы! Липранди подскочил к «своему» мятежнику, в упор выпустил в него пулю, а затем набросился на того, который достал француза. Каскад ударов был настолько быстр, что мятежник едва успел отбить пару из них, а затем острие шпаги прошлось ему по горлу.
Гюсак лежал на палубе, но, как заметил Липранди, еще дышал и даже смотрел на продолжающийся бой.
Впрочем, исход его теперь был предрешен. Подполковник, не утруждая себя какими-либо правилами, ударил одного из противников Блохина в спину, а затем от кормовой надстройки грянули выстрелы.
Последние бунтовщики попадали, присоединившись в судьбе к своим товарищам, как до того присоединились к ним в попытке мятежа.
У выхода из коридора стоял Рене в сопровождении боцмана и одного из помощников. В руках всех троих были дымящиеся пистолеты, а за поясами торчали рукояти кортиков.
– Сожалею, господа, – произнес шкипер, давая своим людям какой-то знак. – Нас закрыли в каюте, и только сейчас нам удалось выбраться на свободу.
Что-то во всем этом показалось Липранди подозрительным, но сейчас были вещи гораздо более важные, чем выяснение роли капитана во всей случившейся истории. Он даже не обратил внимания, как боцман с помощником методически принялись обходить валяющихся на палубе моряков, проверяя каждого, жив ли, и в случае положительного ответа немедленно приканчивая его.
– Анри…
– Ничего, Жан, – тихо проговорил де Гюсак. – Ничего. Я еще увижу Париж. Да и с наместником вашим познакомлюсь.
На этом сознание покинуло француза, и он обессиленно откинулся на руки компаньона.
– Ваше высокоблагородие, корабли! Наши корабли!
Липранди не сразу понял, что говорит перемазанный в своей и чужой крови Блохин, а когда наконец понял, удивленно встрепенулся:
– Какие корабли? Откуда?
– Да вон же! – Матрос указал куда-то в сторону левого борта.
Там действительно были корабли, шедшие с юга на сближение со шхуной. Очевидно, под утро их пути пересеклись, и теперь при свете они обнаружили судно и решили узнать, откуда и куда оно движется.
Над мачтами кораблей гордо развевались Андреевские стяги. Головной был настолько близко, что даже такой сухопутный человек, как Липранди, узнал его. Да и как не узнать виденный в Веракрусе шлюп «Камчатка»?
32
– Ваше сиятельство, к вам капитан Муравьев.
– Муравьев? – Резанов удивленно поднял бровь. – Проси.
