«Понимаешь, даже когда я смотрю обычную игру, из-за страха, что наши продуют, я не могу ни думать, ни говорить, а иногда не могу и дышать. Если ты считаешь, что у „Суиндона“ есть хоть малейший шанс победить – хотя бы один из миллиона, – лучше отвези меня домой, потому что я не выдержу».
Если бы я поставил вопрос именно так, отец не осмелился бы вести меня на трибуну. Но он решил, что я спросил из праздного любопытства, и, подобно всем остальным, ответил, что «Арсенал» победит всухую и забьет три или четыре мяча. Я получил поддержку, которую искал и шрам в душе на всю жизнь. Безапелляционность отца мне показалась таким же предательством, как восклицательный знак матери.
Я настолько боялся, что происходящее на «Уэмбли» – стотысячная толпа, огромная высота и невероятный шум – словно бы прошло мимо меня. Я только заметил, что это не «Хайбери», и незнакомое окружение лишь добавило нервозности. Я трясся, пока примерно в середине матча «Суиндон» не повел в счете, и тогда страх обернулся горем. Такого нелепого гола команда профессионалов никогда не пропускала: неловкий пас назад (естественно, Яна Уре), полузащитник промахивается, а вратарь (Боб Уилсон), поскользнувшись в грязи, позволяет мячу перекатиться за линию ворот у правой штанги. Только тут я впервые понял, что вокруг сидели болельщики «Суиндона» – что за ужасный западнопровинциальный акцент, что за глупо-невинное ликование и безумное неверие своему счастью! До этого я ни разу так близко не сталкивался с фанатами противника и возненавидел их, как только мог ненавидеть незнакомых людей.
За минуту до окончания игры «Арсенал» сравнял счет – неожиданно и очень красиво: мяч отскочил от колена вратаря и нападающий в прыжке забил его головой в ворота. Я изо всех сил старался не расплакаться от облегчения, но мои старания не увенчались успехом. Я вскочил на скамью и, что было сил, заорал в лицо отцу: «Ну, теперь все будет хорошо! Скажи, что все будет хорошо!» Он пошлепал меня по заднице, довольный, что не все потеряно в этот печальный и дорогостоящий день. А потом сказал: «Да, теперь все будет хорошо».
И это было его второе предательство. В дополнительное время «Суиндон» еще дважды выходил вперед: сначала после углового, а потом после великолепного шестидесятиярдного прохода Дона Роджерса. С меня оказалось довольно. А когда прозвучал финальный свисток, отец меньше чем за три часа предал меня в третий раз: он поднялся на ноги и принялся аплодировать неудачникам, а я бросился к выходу.
Когда он меня догнал, то был просто в ярости. И начал напористо проповедовать свои идеи насчет стойкости (как будто мне было дело до какой-то стойкости), затем мы сели в машину и, не говоря ни слова, поехали домой. Футбол дал нам новое средство общения, но нельзя сказать, чтобы мы использовали его на полную катушку или оценили его по достоинству.
Субботнего вечера я абсолютно не помню, но точно знаю, что в воскресенье утром – в День матери – предпочел отправиться в церковь, а не оставаться дома, где существовала опасность узреть отсвет великого матча и впасть в депрессию на всю оставшуюся жизнь. Я понимал, что викарий выразит удовлетворение – ведь паства не соблазнилась на транслируемый по телевизору финал Кубка, но друзья и знакомые станут пихать меня локтями и усмехаться. Однако это были пустяки по сравнению с тем, что предстояло мне в школе в понедельник утром.
Двенадцатилетние подростки только и ждали случая, чтобы унизить своего одноклассника, и, конечно же, такой возможности упустить никак не могли. Мое появление было встречено возгласами: «А вот и он!» И не успел я войти, как тут же потонул в визге, хохоте и шуточках ребят, многие из которых, что я бессознательно отметил, перед тем как оказаться на полу, вообще не любили футбол.
То, что я – болельщик «Арсенала», в первом семестре почти не имело значения, но во втором приобрело вес. Футбол был по-прежнему объединяющим интересом – в этом смысле ничего не изменилось, но по мере того, как бежали месяцы, определились группки, и мы не скупились на издевки. Все было легко предсказуемо, однако утро в тот ужасный понедельник менее мучительным от этого не стало. Лежа в пыли на полу классической школы, я понял, что совершил роковую ошибку: как бы я хотел перевести часы назад и упросить отца отвести меня не на матч «Арсенала» со «Стоком», а в безлюдную столовую какой-нибудь гостиницы или в зоопарк. Только бы снова не переживать тот неудачный сезон, а вместе с остальными ребятами из класса вытрясать душу из какого-нибудь другого бедолаги – индуса или еврея, на которых постоянно и жестоко наезжали. Впервые в жизни я был изгоем, был не таким, как остальные, и мне это не понравилось.
У меня сохранилась фотография – эпизод игры с командой «Куинз Парк Рейнджерз», состоявшейся в субботу через неделю после суиндонской трагедии. Джордж Армстронг ликует, забив победный гол. К нему, триумфально размахивая руками, бежит Дэвид Курт. На заднем плане, на фоне многоквартирного дома – силуэты болельщиков «Арсенала», которые молотят кулаками воздух. Я ничего не мог понять на этой фотографии: неужели игроки способны радоваться после того, как семь дней назад – всего семь дней! – настолько унизились (и унизили меня)?
А болельщики? Если они страдали на «Уэмбли» так, как страдал я, то не могут приветствовать гол ни в каком другом матче. Я часто подолгу смотрел на эту фотографию и пытался обнаружить намек на недавнюю травму, какой-нибудь след огорчения или печали. Но ничего не находил. Все забыли об унижении. Все, кроме меня. В мой первый сезон увлечения «Арсеналом» меня предали мать, отец, игроки и товарищи- фанаты.
Англия!
Хотя я постоянно испытываю желание погрузиться в горячую ванну, растворив в воде субстрат Кеннета Уолстенхолма, однако в глубине души понимаю: в конце шестидесятых – начале семидесятых что-то было лучше, а что-то хуже. Сборная Англии, конечно, была в то время лучше: все еще чемпионы мира, в составе команды – великие игроки, и есть шанс, что в следующем году в Мексике удастся отстоять свой титул.
Я гордился Англией и радовался, что отец брал меня на проходившие под потоками света прожекторов «Уэмбли» большие игры (возвращение туда после финала Кубка Футбольной федерации превратилось в своеобразную терапию – экзорсизм демонов, которые иначе долгие годы жили бы в моей душе). И хотя не оставалось сомнений, что Колин Белл, Френсис Ли и Бобби Мур лучше Джеффа Томаса, Денниса Уайза и Терри Бутчера, дело было не только в сравнительных качествах, вселявших в меня уверенность в успехе Англии. Сомнения пришли с возрастом, когда – к шестнадцати – семнадцати годам – я лучше узнал тренера английской сборной.
Критические способности – вещь ужасная. Когда мне было одиннадцать лет, плохих фильмов не существовало – были фильмы, которые я не хотел смотреть; не существовало плохой еды – только брюссельская капуста; и ни одной паршивой книги – все, что я читал, казалось потрясающим. Неужели сестра не слышала, что Дэвид Кэссиди – это не тот класс, что «Блэк Саббат»? И откуда учителю английского языка знать, что «История мистера Полли» лучше «Десяти негритят» Агаты Кристи? С этого момента наслаждение становилось все более и более иллюзорным.
Однако в 1969 году для меня не существовало такого понятия, как плохой английский игрок. Сэр Альф не взял бы человека не на уровне! С какой стати? Я твердо верил, что одиннадцать футболистов, которые в тот вечер разгромили Шотландию – на два гола, забитых Хёрстом и Питерсом, Колин Стейн ответил одним, – были самыми лучшими в стране. (Сэр Альф не выбрал никого из «Арсенала», но для меня это только доказывало, что он знал, что делает.) А отсутствие прямых телевизионных трансляций не позволяло понять, кто хорош, а кто плох: ретроспективы преподносили удачные моменты – отличные игроки забивают мячи, а все «пенки» оставались за кадром.
В начале семидесятых я сделался англичанином, то есть возненавидел Англию, как, похоже, половина моих соотечественников. Меня воротило от невежества тренера, его предрассудков и страхов, и я полагал, что мой состав побил бы любую команду мира, но при этом терпеть не мог игроков «Тоттенхэма», «Лидса», «Ливерпуля» и «Манчестер Юнайтед». Меня корежило, когда я смотрел игру английской сборной по телевизору и, как большинство себе подобных, чувствовал, что не имею никакого отношения к происходящему. С тем же успехом я мог быть валлийцем, шотландцем или голландцем. Неужели точно так же везде? Я слышал, что в прошлом итальянцы встречали в аэропорту своих опозорившихся за рубежом парней гнилыми помидорами. Но даже такие шалости были выше моего понимания. Я часто слышал, как англичане говорили о своей команде: «Шла бы она подальше!» Интересно, есть ли итальянский, бразильский или испанский эквивалент этой фразочки? Трудно себе представить.
Такое пренебрежение отчасти объяснялось тем, что мы имели очень много примерно равных отнюдь не
