сигнал, что в лагере стрельба. Связь прекратилась. Немедленно двинули туда два взвода карабинеров. Но они нарвались а засаду. Большие потери.
Армейскую роту послали а бронетранспортерах. Снова не так. Попали под минометный огонь. Пять машин подбито и повреждено. Вернулось из ста двадцати около восьмидесяти человек. Раненых не успели подобрать. Но даже из рядов партизан доносят, что монах исчез на машине начальника лагеря. А этот идиот, кретин, начальник должен находиться в это время не в городе, а там, в лагере, и самолично управлять всей операцией.
Динстон обиженно замолк, но, немного подумав, продолжил:
— И все же я не думаю, что кто-то мог подсказать монаху.
Маккинрой отложил недокуренный окурок.
— Он и сам мог догадаться. Что-то понял по настроению. Если вся охрана лагеря перебита, значит монах стрелял первым. А первым он очень редко стреляет. Кто-то его спровоцировал.
— Похоже, что все так и было, — не рассуждая, согласился Динстон. — Но откуда взялись монахи? Пять человек, доложили мне.
— Это уже неожиданная новость. Вы сказали, что за ними установлено наблюдение.
— Какое наблюдение? Что могут эти недоноски мулаты и метисы? Армия бежала. Кто знает, куда китайцы помчались на машинах. Аэропорт, вокзалы, гостиницы взяты под наблюдение. Но сама граница не очень-то перекрыта. Сейчас пока никто ничего не знает. Как обычно в таких случаях идет накопление информации.
Маккинрой задумчиво встал, не спеша подошел к карте. Долго смотрел район Парагвая.
— Сын природы. А мы просто практичные люди. Поэтому нам трудно с ним. Постоянное напряжение, которое испытывает он, подает в требуемый момент критические сигналы опасности. Это со многими происходит, но не каждый к ним прислушивается. Исчезает мгновенно. Никаких следов. Никаких хвостов. Даже своих братьев по духу не предупреждает. Но своим неожиданным исчезновением подает другим конкретный сигнал опасности. Для нас эта неизвестная китайская группа — неожиданная, и она более чем догадывается, что за Русом и за ними имеется наблюдение.
Динстон зло поглядывал в окно.
— Да. Я тоже об этом подумывал.
— А что тут думать? Это логика, вытекающая из одного в другое.
Полковник нервно передернул плечами, схватился за ручку, лежавшую на столе, обиженно загнусавил:
— Мы снова упускаем монаха. Мне обещали за него бригадного генерала.
Маккинрой бросил насмешливый взгляд на возбужденного Динстона.
— Полковник, объясните мне, почему его все еще желают ликвидировать?
— Ну почему сразу ликвид? Нейтрализовать. Он все еще многим крупно досаждает своим присутствием. Наверное, старые секреты.
— Секретов он не может знать.
— Мне почем знать? — Динстон отбросил ручку. — Руководству виднее. Я солдат.
— Полковник! — Эксперт чинно выпрямился, членораздельно отрекламировал, — сейчас вы получите от меня инструкции, что с этой минуты монах должен жить. И не подвергаться риску быть убитым. Вам ясна задача, господин полковник.
— Более, чем ясна, сэр. Мне в принципе все равно. — Со знакомой ностальгической грустью мямлил офицер.
— Никаких принципов, полковник. Это приказ. Не мой приказ. Я подчиняюсь и вы подчиняйтесь, — жестко давил эксперт. — Нам необходимо снова выходить на монастыри. Воспитанник — наша единственная ниточка, которая в состоянии нам помочь. Вы поняли?
— Да, сэр.
— Полковник краснел, задыхался. Ему грустно подумалось, что генеральские привилегии уплывают от него в далекое туманное неизвестное. Он стушевался, съежился и замолчал.
Теперь Маккинрой, обрабатывая подчиненного, заходил в комнате по диагонали.
— Уясните для себя, полковник; если мы с вами будем также продолжать, как в свое время в Китае, то монахи еще не одну сотню перестреляют, и мы ни на шаг не приблизимся к их логову. Вы имеете сведения от китайской резиндентуры?
— Это не мой регион.
Жаль. Это не секретно. Не помешало бы интересоваться. Там монахи многим и многое припомнили. Некоторые банды прекратили существование.
— Мне-то что? Мне пора на покой.
— Вы что, обиделись? Полковник, на вас это никак не похоже. Ваша энергия еще требуется нашему ведомству.
Динстон скромно молчал и понуро смотрел в окно.
— Ну что, полковник, мне пора. Ждите указаний. Гуд бай.
— Бай, бай, — вслед, почти неслышно ответил покинутый всеми Динстон.
Он остался сидеть. Неудовлетворенность встречей злила его. Не такой исход представлялся ему. Но Маккинрой выше его и по должности, и по положению. Здесь теперь Динстон ничего противопоставить не мог.
Почему в центре так круто изменилось направление в отношении монахов.
В Южной Америке он имел очень сильные позиции, прочные связи и нанести еще кое-какой урон было в его силах. Он, настоящий американец, самой твердой породы, не должен, не имеет право отступать.
Голосом, полным личного достоинства и неограниченных амбиций, он заказал разговор с Вашингтоном, потом, передумав, с таким же акцентом позвонил в Кам-пу-Гранди.
Глава одиннадцатая
Погиб и третий рейх, и третий Рим.
Тиранам и вождям одна дорога-
В учебники истории. Но ИМ…
— Хайль! Старый маразматик.
Надменное припухшее лицо с маленькими поросячьими глазками не удосужилось повернуться в сторону чересчур веселого и нагловатого старика с такой же толстой и рыхлой рожей. Внимание сидящего было глубоко сосредоточено на камине, на ногах, которые ближе прижимались к огню, борясь со знобящим холодом во всем теле. Желтые костлявые пальцы старательно цеплялись за плед и только светлая лысая макушка одиноко торчала крупной поганкой на фоне коричневого материала в клетку.
Дряхлый шеф почти спал. Тишина и тепло разморили его. И он, не сопротивляясь естественной неге, похрапывал. Думал иногда о чем-то очень далеком, очень давнем, неприятном, что заставляло его вздрагивать, настороженно поворачивать голову в сторону темной дубовой двери.
Так и сейчас: вздрогнув, ойкнув, повернул голову. Углядел ершастые редкие волосинки на седой голове Мюллера, снова отвернулся и выпукло уставился на камин.
Старый ветеран национал-социалистской, хоть и с киечком, но довольно бодро прошагал к сидящему. Нагнулся, посмотрел в лицо.
Выпрямился, постучал по висящему щиту ордена меченосцев.
— Чего приуныл? Встрепенись. Какие наши годы.
Швенд болезненно жался в кресло, слезливо глядел на живой огонек нескольких горящих головешек.
