— Возможно, она уже слишком взрослая, чтобы папаша возвращал ее домой, — заметил я.
— Возможно, — неохотно согласился он, снова уставившись на фотографию шестилетней дочери, как будто этот ее образ навеки угнездился в его голове. — Но она никогда не будет достаточно взрослой для того, чтобы ее тиражировали в Интернете. Как дешевую шлюху.
С этим трудно было спорить.
В дверь постучали, и появилась Анита.
— Доктор Говард, в приемной вас ждут шесть пациентов. И мисс О'Келли… ну, вы знаете, какой она бывает. — До нас доносился невероятно громкий и противный женский голос, выкрикивающий что-то насчет прав потребителя и необходимости написания устава пациентов.
— Она не виновата, — проговорил Говард. — Я заставил их ждать. Спасибо, Анита. Еще одну минуту.
Регистраторша закрыла за собой дверь. Говард встал.
— Мистер Лоу, мне нужно принимать пациентов. Если у вас есть еще вопросы…
— Мне нужны номера телефонов бойфрендов Эмили и ее друзей, прошлых и нынешних. Я должен увидеть ее комнату…
— Я только что хотел сказать. Моя жена в доме. Она во всем вам поможет.
— Мне следует немедленно сообщить, как только они позвонят и что скажут. Я должен иметь номер вашего мобильного в своем, чтобы я знал, что вы звонили. И еще мне нужен чек.
Я сказал ему, сколько он должен мне заплатить, и он ответил, что я могу послать ему счет, но я возразил, что предпочитаю, чтобы мне заплатили вперед. Тогда он предложил мне сначала заплатить половину, а я поинтересовался, так ли он ведет дела в своем бизнесе, на что он возразил: это совсем другое дело, — но на данном этапе вопли мисс О'Келли достигли такой громкости, что их было слышно и через закрытую дверь. Говард выписал чек, улыбаясь при этом, как будто он считал забавной потребность маленьких людей в деньгах, и швырнул его мне, дабы я запомнил, какие мы с ним разные. Он вышел, чтобы спасать своих пациентов, и я услышал его громкий металлический смех, когда он утихомиривал мисс О'Келли. Мне же пришлось встать на колени и достать из-под стола чек, залетевший туда. И далеко не в первый раз я задумался, почему так выходит: чем богаче человек, нанимающий меня, тем неохотнее он мне платит. Возможно, они пытаются обрести контроль, который, как им кажется, они потеряли, когда рассказывали мне о себе так подробно. А может быть, они и разбогатели потому, что так тяжело расставались с деньгами.
Глава 2
Оказалось, когда, по словам Шейна Говарда, его жена ждала меня в доме, не имелось в виду, что она находится там же, где находились мы: этот дом ныне использовался только в стоматологических целях. Анита провела меня вниз через кухню с каменным полом, заставленную коробками с образцами продукции фармацевтических фирм, стопками календарей и выстиранных белых халатов, на мокрый заросший задний двор. В сгущающемся тумане я прошел еще по одной вымощенной дорожке, обсаженной рябинами, до темного зеленого мраморного пруда примерно пятнадцати футов в диаметре. Низкие бортики образовывали шестиугольник, а каждая сторона и углы были выложены зеленоватым хрусталем с красными вкраплениями величиной с детский кулак. Оранжевые и желтые листья плавали по поверхности мутной воды. В целом это сооружение выглядело красивым, мрачным и странным, напоминая мемориал без посвящения, и я задумался, в чем его назначение и какую загадку он предлагает мне решить. Затем я вспомнил, что недостатком моей работы всегда оказывалась привычка видеть загадку там, где ее не существовало; иногда пруд бывает просто прудом.
В конце сада дверь в белой стене из нетесаного камня вела в сад, где располагалось то, что Анита с придыханием назвала «особняком Говардов» (Анита также старательно избегала называть миссис Говард по имени). Особняк Говардов оказался одноэтажным домом с мансардой, построенным в форме буквы Г, с огромными, от пола до потолка, зеркальными окнами. Сад был максимально ухожен, с крошечными полянками, напоминающими стол для бильярда, и аккуратно подстриженными кустарниками. Перед домом, на мощеной площадке, стоял черный «порше», изящный, как кошка. Сад тут мягко спускался к еще одной белой стене, вдоль нее росли высокие эвкалипты. В сотне футов за стеной железнодорожные пути исчезали в туннеле, а дальше — только серая мгла, где море соединялось с горизонтом. Раздался звук, напоминающий выстрел, за ним последовали треск и шипение фейерверка, слегка развеявшего темноту, и я вспомнил, что сегодня Хэллоуин. Я нажал кнопку звонка, и мне открыла дверь Джессика Говард, проводившая меня в глубь дома, в комнату со стеклянными передней и задней стенами.
Джессика Говард, возможно, оказалась слишком уж белокурой для своего возраста, а юбка темного костюма, может быть, слишком короткой; к тому же другая женщина вряд ли надела бы туфли с такими высокими каблуками, или топ с таким глубоким вырезом, или надушилась такими чувственными духами так рано утром; впрочем, и в другое время суток тоже. Но другая женщина выглядела бы безвкусно или дешево, тогда как Джессика Говард этого удачно избежала: она выглядела смелой, прямой и беззаботной. Во всяком случае, так сначала мне показалось, но ведь я не имел придирчивого взгляда другой женщины. Пока она варила кофе, я оглядел комнату, скупо обставленную двумя длинными диванами и круглым стеклянным столом с четырьмя металлическими стульями. На стенах размещались плакаты в рамках, анонсирующие театральные представления: «Юнона и Павлин» в «Аббатстве», «Идеальный муж» в «Гейт», «Шопинг и траханье» в «Проджекте». Над камином висели две фотографии: на одной красовалась миссис Говард в старинном костюме с откровенным вырезом, а на другой — сидела голой на ковре спиной к камере, голова повернута, глаза прикрыты, на лице улыбка. Между ними висел портрет маслом дамы с копной волос и сияющим видом завоеванной невесты. Я начал понимать, куда уходит корнями хотя бы часть злости Эмили.
Джессика Говард принесла поднос с кофейником, молочником и двумя кружками и поставила на стол. Я сел рядом с ней. Она предложила сигарету, взятую мной с радостью, разлила кофе, который я предпочел черным, выпустила струю дыма в потолок и улыбнулась мне. Я поерзал на стуле и начал:
— Миссис Говард…
— Джессика. Зовите меня Джессика. Я ведь могу называть вас Эдом, верно?
Я благосклонно разрешил. Ее голубые глаза сверкнули, как будто отметив победу, и я заметил, какими они стали холодными: секс, пропитавший каждую клеточку ее тела, похоже, не коснулся души.
— Итак, Эд, мой муж умудрился сообщить вам что-либо стоящее в перерывах между ударами по столу и безумными криками?
— Он изложил ситуацию вкратце, — сказал я, положив на стол между нами фотографии и записку. Она бегло просмотрела снимки, покачала головой и глубоко вздохнула, но ее огорчение носило скорее эстетический, чем материнский характер.
— Эти волосы такая глупость, — продолжила она. — Не говоря уже о татуировке и пирсингах. У Эмили красивое тело и правильные черты лица, но, похоже, она старается себя максимально изуродовать. Но если эти фотографии появятся в Интернете, мы можем не расстраиваться, никто ее не узнает.
— Если она снова не станет загорелой южной дублинской блондинкой, — заметил я. — Может быть, она боится, что никто не сможет отличить ее от других.
— Не каждая способна выделиться из толпы, — заявила Джессика Говард. — Теперь скажите, что вам нужно от меня? Немного позднее я должна уехать, чтобы показать дом покупателям.
— А я полагал, вы актриса.
— Я тоже. Но многие с этим не согласны. Разумеется, когда театральная мода склонилась к женщинам более домашнего типа, начинаешь чувствовать себя дурой, если стараешься прилично выглядеть. И порой спать со всеми режиссерами так же скверно, как не спать ни с одним из них. Но так уж все там устроено. А продажа домов на рынке в наши дни напоминает игру, когда ловишь монетки в сумку, чего никак нельзя сказать о работе в театре.
Она улыбнулась и вернула мне фотографии своей дочери, при этом не забыв коснуться моей руки. Она облизнула губы и расширила глаза, как бы вопрошая: «Что мы будем делать дальше?» Я попытался не
