антуражу. У Милены же достатка хватало лишь на убогих кальмаров-маломерок да холодноватую лапшу из водорослей, с синеватой подливкой. На до краев наполненные вкусной снедью тарелки Вампиров было просто больно смотреть; Милена отводила глаза.
Она заметила Сциллу – знакомую актрису, ее столик сейчас как раз освободился. Сцилла только что распрощалась с несколькими собеседниками, проводив всех бархатным поцелуем в щечку. Сцилла знала всех, даже Милену.
– И кого это мы нынче изображаем? – поинтересовалась Милена, опуская поднос на столешницу.
Сцилла была в черном; на лице, намазанном белилами, контрастно выделялись вампирские тени вокруг глаз.
– Просто себя, – небрежно бросила она. – Ведь это же
– Надо же, некоторые для разнообразия уже начинают играть самих себя, – подивилась Милена.
– А что, по крайней мере, типажу это не вредит, – парировала Сцилла. Судя по всему, она стремилась стать Бестией – то есть одной из примадонн Зверинца.
– Знаешь, моя пьеса меня уже достала, – поделилась Милена, с неизменной тщательностью прополаскивая нож и вилку в чашке с горячей водой. – Ты, случайно, не подскажешь, как бы мне исхитриться свой костюм поменять? Эти башмаки меня просто бесят.
– Да никак не поменять, если костюм – часть оригинальной постановки. Ты же отойдешь от исторического образа.
– Да они так по-дурацки шлепают по сцене. Не хочется быть посмешищем.
Сцилла пожала плечами.
– Ну, разве что на Кладбище прогуляйся.
Это что, из разряда вампирских шуток, что ли? Милена глянула на Сциллу, чуть сузив глаза: жизнь научила ее пробовать юмор на зуб.
– Да, на Кладбище, – повторила Сцилла с нажимом, словно упрекая собеседницу за невежественность. – Туда всякое старье сдают, за ним вроде никто и не следит.
– То есть можно вот так пойти и взять, что ли? Без согласования с режиссером?
– Ну да. Есть там один старый склад, под мостом.
Сцилла стала объяснять, как туда добраться, и тут к столику, шаркая, подошли еще двое Вампиров, в одежде а-ля двадцатый век: на нем черный смокинг, на ней черное платье с люрексом. Похоже, что партийные, или, как говорили в народе,
Юноша для показной солидности носил очки, а в нос себе вставил что-то, от чего ноздри чуть заметно трепетали. Волосы гладко прилизаны, а щеки присыпаны зеленоватой пудрой, чтобы лицо имело нездоровый вид.
– Добрый, э-э, вечер, – произнес он чопорно, с нарочито американским прононсом. – Мы только что кое-как сумели улизнуть от Вирджинии. Бедняжка весь вечер занимается тем, что перечисляет, чем именно Джойс плох как писатель. При этом зависть ее столь очевидна, что мне стало неловко.
Его спутница туманно улыбнулась из-под своей широкополой шляпы, напоминающей вазу.
– Том? – спросила она томным голосом (юноша стоял к ней спиной). – Я, кажется, к вам обращаюсь! Том, вы что, не слышите? Том!
– Томас и Вивьен Элиот! – воскликнула Сцилла, этим явно доставив парочке удовольствие. – Нет, вы видели? Ну просто вылитые! – Юноша и девушка явно не хотели выходить из образа.
«А своего-то в вас хоть что-нибудь осталось?» – подумала Милена.
– Не припомню, имел ли я удовольствие быть с вами знакомым? – обратился к ней юноша, церемонно протягивая Милене руку. У Вампиров этот жест сходил за приветствие. Юноша пожелал узнать, кого Милена изображает.
– Я-то? – переспросила Милена с глухой неприязнью. Протянутую руку она демонстративно не заметила. – Да так. По жизни была швеей-мотористкой, в Шеффилде девятнадцатого века. Померла в двенадцать лет. И упыриха из меня так себе. Клыков нет, одна экзема с рахитом.
Вампиры, поскучнев, отчалили.
– Эк ты их! Как ветром сдуло, – одобрила Сцилла.
– Сдуло так сдуло, – вздохнула Милена. Ну почему мне все не по нутру?
– Сцилла, со мной что-нибудь не так? – спросила она вслух.
– Да ну тебя! – буркнула та. – Просто ханжой не надо быть. И упертая ты какая-то, – добавила она, помолчав. И, как бы сглаживая остроту замечания, пропела: – Ла-ла-ла-а. – Это было совершенно ни к селу ни к городу, будто любое чувство можно переложить на песенный лад.
– Упертая, говоришь? – переспросила Милена; стрел самобичевания в ее колчане прибавилось.
– Ты все еще эту вилку моешь, – заметила Сцилла. – Мои-то все уже переплавила. Помнишь, когда ко мне приходила?
– И ханжа?
– Жуткая. – Сцилла кивнула, соглашаясь сама с собой.
У Милены мелькнула секундная мысль, что она, пожалуй, влюблена в Сциллу.
«О, женщина, если б ты знала, что у меня на уме!»
Милена снова вздохнула:
– Ну вот, час от часу не легче. – Мало того что у нее Неправильная Морфология, так при этом еще и ханжа! Взглядом она окинула своего кальмара; нет, уж лучше поголодать. – Извини. – С шумом отодвинув стул, она встала и двинулась к выходу.
– Милена! – окликнула ее Сцилла. – Ты же сама спросила! Разве не так? Вечно она сначала говорит, а потом лишь думает. Артистка. Жизнь – сплошная сцена.
Остановившись только на пешеходном мосту Хангерфорд, Милена с тоской посмотрела на реку. Вода под лунным светом вскипала мелкими бурунами, она была мутной, с запахом отходов. К опорам моста то и дело приставали клочья мусора и липкая пена. Улететь бы отсюда куда-нибудь, прочь от этого мира!
Возле моста Ватерлоо с места своей швартовки мягко взлетел в воздух большой черный шар. Почти бесшумно, шепчуще, словно ветер над болотистой пустошью. Круглясь туго надутыми щеками, он неспешно двигался вперед и вверх, с плавной величавостью бесшумного облака. Куда? В Китай? В Бордо? Эх, отправиться бы сейчас с ним! Уподобиться этой не отягощенной мыслями громадине, несущейся по воле ветра.
Ведь она еще молода. А считает себя пожилой. На Южной набережной в окнах кафе «Зоосад» ярко мерцали свечи; виднелись силуэты Вампиров, слышался приглушенный смех. Падкая на утехи молодежь, не чувствующая неумолимого бега времени. Тишина им ненавистна: она зияет в них, ее еще предстоит заполнить опытом.
Кого-то из них неудержимо тянет сотрясать воздух шумом, оголтело скакать, словно их изнутри дергают за ниточки, как марионеток. Другие – подобно Милене – словно расчищают внутри себя место и упорно ждут: какого-нибудь решающего слова, дела – того, что непременно должно наступить. Тишина внутри им ненавистна; им невдомек, что из нее прорастут все слова и деяния, которые надлежит совершить им, и только им.
«Что-то, что-то должно произойти, и уже скоро, – думала Милена. – Мне нужно приступить к чему-то новому. Я устала от всех этих пьес, от Детских садов. Устала быть собой. Устала сидеть ночи напролет на краешке кровати, одна-одинешенька. Мне нужен
Милена страдала. Она подумала, что таких, как она, во всем мире никого не осталось.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ она отправилась на Кладбище, прижимая к себе ненавистные башмаки. С вокзала Ватерлоо уходили на континент составы. Деревянные вагоны на каучуковых колесах, уже не знающих рельсов, скрипели, и постанывали, и пыхтели клубами пара, сотрясая старые мосты из допотопного кирпича.
Под такими кирпичными мостами проходили туннели. Один из тех туннелей назывался Лик-стрит [4], который в прямом смысле протекал. Падая с крыши, гулко стучали капли воды. Пахло поездами – маслянистым запахом паровозной гари, от которого свербит в носу. Стены
