приехали бы… Окна им мыть! Ха-ха!.. Спускайся — поглядим!
Они вышли на набережную. Шофера в машине не было. Он привязал веревку к ведру и доставал из канала воду. Вернувшись к автомобилю, он вылил воду в радиатор, спрятал под сиденье ведро и веревку, вытер руки и подмигнул мальчишкам:
— Порядочек! Можно и ехать!
— Правильно, дядя, делаешь! — многозначительно сказал Костя, стремясь своим видом показать, что уж он-то знает, куда надо ехать и кого везти.
— Спасибо, что одобрил! — улыбнулся водитель. — А то я сомневался, так или не так делаю.
— А ты не сомневайся — мы с Васькой знаем!
— Ну-ка, орлы, в сторонку! — попросил шофер. — Дайте пройти людям.
Мальчишки оглянулись. Из дома вышел мужчина в кожаной куртке, За ним — отец Эдуарда с небольшим чемоданчиком. Сзади — второй мужчина в кожанке. Первый ускорил шаги и открыл дверцу автомобиля.
— Пожалуйста, Михаил Петрович.
Отец Эдуарда сел сзади шофера. Уселись двое в кожанках и машина тронулась.
Васька задумчиво почесал за ухом.
— Почему одного взяли?.. И потом, это самое «пожалуйста»! Дверцу открыл!
Костю трудно было сбить с толку. Он на все имел ответ.
— А ты как думал?.. Это тебе не полиция — в ухо не въедут! Чекисты!.. Пожалуйста — в тюрьму!.. А шкета этого по возрасту не взяли — мал. Но мы ему и тут одиночку устроим!
Костя говорил горячо и убедительно. Васька кивал головой — вроде, соглашался, а сам думал, что надо посоветоваться с батей. Он уже не слушал дружка — вспоминал встречи с Эдуардом. Парень как парень, только одет лучше других и разговор у него особый: спокойный, гладкий, с вежливыми словечками. Про революцию, конечно, болтнул он напрасно, но Васька, вспыхнув сначала, потом понял, как и к чему это было сказано.
— Васька!
Косте пришлось дернуть дружка за руку, чтобы тот очнулся.
— Да слышу я! — недовольно отозвался Васька, продолжая думать о своем.
— Слышишь, а не видишь! Разуй глаза!
И Васька увидел. По гранитной дорожке вдоль решетки канала прогуливался рослый широкоплечий человек в простеньком опрятном костюме. Шел он медленно и с каким-то пристальным вниманием изредка поглядывал на окна домов.
— Чего он там увидел? — тихо спросил Костя. — Уже второй раз идет… Туда прошел, теперь — обратно. И все на окна глазеет. На ихние.
Человек сделал несколько шагов и опять посмотрел на окна. Все стекла поблескивали на солнце, и только в трех окнах квартиры Эдуарда они были мутные от пыли. Мужчина остановился, оглядел набережную, взглянул и на мальчишек.
Костя точно ждал этого взгляда. Он подцепил носком ботинка пустую консервную банку и подтолкнул ее к Ваське. Тот мигом сообразил и включился в игру. Под громкий перестук банки, прыгавшей по булыжной мостовой, человек решительно пересек набережную и вошел в парадную.
— Катай один! — приказал Костя и прокрался туда же.
Шаги незнакомого человека замерли на площадке второго этажа. Костя мог бы поклясться, что мужчина не дотрагивался до ручки звонка. Когда ее оттягивали и отпускали, раздавался щелчок. Сейчас никакого щелчка не было.
Что-то звякнуло, будто незнакомец вытащил из кармана связку ключей. Дверь скрипнула, открываясь. Скрипнула и второй раз, когда ее закрыли. И все умолкло.
Костя вышел на улицу. Васька все катал банку по булыжникам.
— Кончай! — хмуро сказал Костя и, взмахнув кулаком, воскликнул: — Мне бы туда заглянуть!.. Хоть бы одним глазком.
Эдуард мокрой тряпкой протирал стеклянные стенки аквариума. Он не услышал, а почувствовал, что в комнате присутствует еще кто-то. Он посмотрел назад. В дверях стоял человек.
— Ой! — вырвалось у Эдуарда, и вдруг он улыбнулся. — Виталий Борисович? Как же вы… вошли?
Мужчина неодобрительно покачал головой.
— Эдик, Эдик!.. Дверь закрывать нужно.
— Я закрыл… за папой!
— Плохо закрыл! Плохо!.. Ну, здравствуй, дорогой! — Мужчина протянул обе руки. — Вернулись? Давно ли?
— Только что… Три дня назад.
— То-то я смотрю — окна грязные. — Мужчина внимательно оглядел комнату.
— Садитесь, Виталий Борисович! Я сейчас чай согрею.
— Посижу, спасибо! А чаю не нужно. Я уже пил… Рассказывай, папа как, мама?
Лицо у мальчишки осунулось, побледнело.
— Маму похоронили… Тиф.
Виталий Борисович вскочил со стула, постоял, склонив голову.
— Папа спать перестал… Виноватым себя считает из-за того, что не медик. Чуть работы свои не сжег.
— Это напрасно.
— А я его понимаю. Победить тиф — это важнее, чем сто плотин построить!
— Так, Эдик, можно думать только сгоряча. Пройдет год, другой — и папа снова возьмется за любимое дело, — мужчина кивнул на аквариум.
Эдуард печально улыбнулся.
— Он уже взялся. Приехали к нему сегодня… Обрадовался! Рукописи сложил в чемодан и говорит: «К вашим услугам, товарищи. Едемте!»
— И куда же?
— На реку Волхов. Туда направляют комиссию. Будут строить электростанцию.
— Ты один, бедняжка?
— Да… Папа мне обе продовольственные карточки оставил. Вот я и хозяйничаю.
Эдуард разговорился. Он был рад приходу Виталия Борисовича, о котором отец всегда говорил с большим уважением. Да и самому Эдуарду нравился этот высокий сильный человек.
До революции Виталий Борисович инспектировал музеи и считался большим знатоком всяких редкостей. А сейчас… Он не скрыл от Эдуарда, что сейчас остался не у дел. Почему? Очень просто — время такое. Трудное время. Не до изящных искусств. Его знания не в ходу. Другое дело — папа Эдуарда. Вот что сейчас нужно! Нужно все, что помогает создавать материальные ценности. Всякие там Рафаэли подождут. Они ведь ни накормить, ни обуть не могут.
Эдуарду стало жалко Виталия Борисовича. Почему-то припомнился недавний случай с сестрорецким рублем, которым Васька разгибал гвозди. Выслушав эту историю, Виталий Борисович сокрушенно вздохнул. Это именно то, о чем он говорил. А бывает и хуже: калечат не вещи, а людей — заставляют их делать то, что они не могут. Так было однажды и с Виталием Борисовичем. Шел он с двумя художниками по улице, а навстречу — патруль. Попросили документы и объявили: поедете рыть окопы, на сборы — десять минут. Дали рваные фуфайки. А где хорошую одежду оставить? До своего дома далеко…
Виталий Борисович испытующе взглянул на Эдуарда, и мальчишка догадался:
— Вы у нас переодевались?
— У вас… Это поблизости было. Я предполагал, что вы в городе. Привел художников. Дом пустой — ни одного человека. Дверь вашей квартиры, как и сегодня, не заперта…
Эдуард засмеялся.
— А мы никак не могли понять, чьи это пальто!.. Почему же вы их не взяли, когда вернулись?
— Я только что вернулся из больницы. Ранило меня в живот на Пулковских высотах. Год провалялся в постели. А художники, надо думать, постеснялись без меня зайти в чужую квартиру.
