стоять и ходить, и тем не менее, они выучиваются это делать по своему собственному графику. Но другие люди могут с такой же снисходительностью взглянуть на нас. Во многих человеческих сообществах родители не балуют своих детей материнским языком. По сути дела они вообще не разговаривают со своими не умеющими говорить детьми, лишь иногда что-то им приказывая или упрекая их. И это не лишено смысла. В конце концов, маленькие дети просто ни слова не могут понять из того, что вы говорите. Зачем же тратить силы на монолог? Каждый разумный человек наверняка подождет, пока у ребенка не разовьется речь и не станет возможной более приятная двусторонняя беседа. Как объяснила Тетушка Мэй, женщина из Пидмонта (Южная Каролина), антрополингвисту Ширли Брайс Хит: «Ну вы подумайте, не смешно ли? Эти белые, когда слышат, что их детишки что-то лепечут, начинают им отвечать, а потом спрашивают и спрашивают обо всяких вещах, которые те как будто с рождения должны знать». Нужно ли говорить, что дети в этих сообществах, просто слыша вокруг речь взрослых и других детей, учатся говорить на вполне грамматичном PAA, как мы наблюдаем это в случае с Тетушкой Мэй.
В том, что дети усваивают язык, основная заслуга — их собственная. На практике мы можем показать, что они знают то, чему не могли быть обучены. Один из классических примеров Хомского, иллюстрирующий логику языка, связан с процессом перестановки слов при образовании вопроса. Подумайте, каким образом вы перестраиваете утвердительное предложение A unicorn is in the garden ‘Единорог находится (букв. есть) в саду’ в соответствующий вопрос: Is a unicorn in the garden? ‘Есть ли единорог в саду?’ Вы просматриваете утвердительное предложение слева направо, находите глагол-связку is ‘есть’ и ставите ее в начало предложения:
a unicorn is in the garden. —> is a unicorn in the garden?
А теперь возьмите предложение: A unicorn that is eating a flower is in the garden ‘Единорог, который ест цветок, (есть) в саду’. Возникает два is. Которое из них подлежит перестановке? Очевидно, не первое, на которое натыкаешься, перебирая слова предложения слева направо; это дало бы очень странное предложение:
a unicorn that is eating a flower is in the garden. —> is a unicorn that eating a flower is in the garden?
Но почему мы не можем переставить это is? Где происходит сбой в этой простой процедуре? Ответ, поясняет Хомский, заложен в базовой модели языка. Хотя предложения и представляют собой цепочки слов, грамматические алгоритмы в нашем уме не выбирают слова по линейному принципу, как то: «первое слово», «второе слово» и т.д. Скорее, эти алгоритмы группируют слова в словосочетания, а словосочетания — в синтаксические группы, каждой из которых мысленно присваивается ярлычок, типа: «именная группа подлежащего», «глагольная группа». Настоящее правило образования вопроса не предполагает, что будет выбран первый же глагол-связка при просмотре слов в предложении слева направо; ведется поиск того глагола-связки, который идет после группы, получившей ярлычок подлежащего. Эта группа, содержащая целую цепочку слов a unicorn that is eating a flower ‘единорог, который ест цветок’, выступает как единое целое. Первое is глубоко упрятано в него, становясь невидимым для правила образования вопроса. Перемещается второе is, то, которое идет сразу вслед за именной группой:
[a unicorn that is eating a flower] is in the garden. — > is [a unicorn that is eating a flower] in the garden?
Хомский заключил, что если дети всецело постигают языковую логику, то в первый же раз, когда им встретится предложение с двумя вспомогательными глаголами, они должны быть способны переделать его в вопрос с правильным порядком слов. Это должно быть верно даже при том, что ложное правило рассмотрения предложения как линейной цепочки слов проще и его, очевидно, легче выучить. И это должно быть верно даже несмотря на то, что предложения, которые научили бы детей, что линейное правило ложно, а правило понимания структуры истинно (вопросы со вторым вспомогательным глаголом, встроенным в группу подлежащего), встречаются в материнском языке очень редко, почти никогда. Наверняка, не каждый ребенок, овладевающий английским языком, слышал, как мама говорит ему: Is the doggie that is eating the flower in the garden ‘Собачка, которая ест цветок, (есть) в саду?’ Для Хомского такой вид аргументации, который он называет «доказательством, исходящим из недостаточных исходных данных» — самое важное подтверждение того, что знание базовой модели языка является врожденным.
Утверждение Хомского было проверено экспериментами психолингвистов Стивена Крейна и Минехару Накаяма в детском саду с трех-, четырех- и пятилетними детьми. Один из экспериментаторов управлял действиями куклы, изображающей Джаббу Хатта, известного по «Звездным Войнам». Второй предлагал ребенку задать несколько вопросов, например: Ask Jabba if the boy who is unhappy is watching Mickey Mouse ‘Спроси Джаббу, (правда ли) что мальчик, который печален, смотрит на Микки Мауса’. Тщательно исследовав картинку, Джабба отвечал да или нет, но в действительности тестировали ребенка, а не Джаббу. Дети охотно задавали требуемые вопросы и, как мог бы предсказать это Хомский, ни один из них не выдал аграмматичную цепочку слов, такую как: Is the boy who unhappy is watching Mickey Mouse? ‘Мальчик, который печален, смотрящий на Микки Мауса?’, а именно такую цепочку могло бы дать простое линейное правило предложения.
Сейчас вы можете возразить: это не показатель того, что детский ум отмечает подлежащее в предложении. Может быть дети просто исходили из смысла слов. Например, группа: The man who is running ‘Человек, который бежит’ относится к одному персонажу, играющему явно выраженную роль на картинке, и дети могли просто проследить, какие слова относятся к каким персонажам, а не то, какие слова принадлежат к именной группе подлежащего. Но Крейн и Накаяма предвидели это возражение. Среди их указаний детям были и такие: Ask Jabba if it is raining in this picture ‘Спроси Джаббу, идет ли дождь на этой картинке?’. It в предложении, конечно же, ни к чему не относится; это пустой элемент, который находится на своем месте только чтобы удовлетворить синтаксическим правилам, которые требуют наличия подлежащего. Но английское правило построения вопросительного предложения обходится с ним, как с любым другим подлежащим: Is it raining? ‘Идет ли дождь?’ Как же дети справятся с этим лишенным значения элементом, лишь заполняющим некую позицию? Может быть, они думают так же буквально, как Гусь в «Алисе в Стране чудес»:
— Итак, я продолжаю. «Эдвин, граф Мерсии, и Моркар, граф Нортумбрии, поддержали Вильгельма Завоевателя, и даже Стиганд, архиепископ Кентерберийский, нашел это благоразумным…»
— Что он нашел? — спросил Робин Гусь.
— «…нашел это», — отвечала Мышь. — Ты что, не знаешь, что такое «это»?
— Еще бы мне не знать, — отвечал Робин Гусь. — Когда я что-нибудь нахожу, это обычно бывает лягушка или червяк. Вопрос в том, что же нашел архиепископ?
Перевод Н. М. Демуровой Но дети — не гуси. Дети у Крейна и Накаямы отвечали вопросом: Is the raining in this picture? ‘Идет ли дождь на картинке?’ Точно так же, как не было у них проблем и с вопросами при пустых подлежащих, как например: Ask Jabba if there is a snake in this picture ‘Спроси Джаббу, есть ли змея на этой картинке’, или когда подлежащие — не обозначают предметы, например: Ask Jabba if running is fun ‘Спроси Джаббу, правда ли, что бегать весело’
