как ко мне, податься некуда, вот и послал их в здешние края. Хотя они бы меня все равно не нашли. Я на них сам случайно выбрел. Повезло. Они к тому времени оголодали, пооборвались — смотреть страшно.
— Значит, ты к ним каждый день ходил? — спросил Хэйтан, глядя на ученика с приязнью.
— К ним, — кивнул Хэсситай. — А славные ребятишки, правда? — Лицо его осветилось улыбкой, и Хэйтан вздохнул свободнее. Давящая тоска разом оставила его.
— Но ты мог привести их к нам...
— Я им своей судьбы не желаю, — повторил Хэсситай. — А клану больше бы вреда вышло, чем пользы. Еще двое со стороны... меня и одного-то много. Вроде и сам я человек не очень скверный, и сотаинники мои не хуже людей... а на поверку что выходит? Совсем как в той притче... «я чист, как вода, ты крепок, как железо, а соединимся вместе — и оба на ржавчину изойдем». Уже и от меня ржавчина завелась, а приведи я еще двоих безымянных, и вовсе непотребство выйдет.
И опять Хэсситай кругом прав. Вот только Хэйтан даже и не думал, что Хэсситай задавался подобными мыслями.
— Ну хорошо, а тайком-то почему? — укорил его Хэйтан. — Мне почему не сказался? Как ты мог подумать, что я тебе стану эти отлучки запрещать?
Хэсситай стоял по колено в росистой траве. И улыбка на его устах была до жути подобна ночной росе — прозрачная, нежная и холодная.
— А я ничего такого и не думал, мастер, — ответил он. Хэйтану показалось, что он ослышался.
— Разве бы я посмел возвести на вас такой поклеп хотя бы и в мыслях? — Улыбка Хэсситая холодно дрогнула, — Я ведь к вам, Наставник, со всем почтением...
— Прекрати дурачиться, — одернул его Хэйтан.
— О чем и речь, — неожиданно вздохнул Хэсситай. — Я так славно подурачился...
Он засмеялся почти неслышно.
— Я дурачился, мастер. Дурака валял. Веселился.
— По-твоему, это весело? — возмутился Хэйтан.
— И даже очень. Как в прятки играть. Я мог спроситься у вас, как должно... но тайком улизнуть веселее. — Хэсситай запрокинул голову, уставясь мечтательно в быстро темнеющее небо.
— Так ты сотаинников своих... — еле сдерживая гнев, уточнил Хэйтан, — и меня заодно морочил... только шутки ради?
— Простите, мастер, — покаянно произнес Хэсситай. — Я не думал, что вы обидитесь.
— На помешанных не обижаются, — излишне резко возразил Хэйтан. — А если бы тебя, шутника, твои же сотаинники попросту подстрелили невзначай?
— Не подстрелили бы, — уверенно произнес Хэсситай.
— А если бы я тебя за такие шуточки на денек-другой на жертвенник отправил? — прошипел Хэйтан. Говорил он хотя и не всерьез... а все же почти что и всерьез: на сей раз Хэсситаю удалось рассердить его основательно.
— Я бы очень удивился, — тряхнул головой Хэсситай. — Я-то всегда считал, Наставник, что шутку вы всегда понять сумеете.
— А ты ведь и сейчас дурака валяешь, — выдохнул Хэйтан.
— Да, — кротко согласился Хэсситай. — Вы все-таки обиделись?
— Больше всего на свете, — медленно произнес Хэйтан, — мне иной раз хочется тебя убить. Но еще больше мне хочется тебя учить, а еще больше — понять.
Рука его со свистом рубанула воздух.
— Может, я и ошибся однажды... но я никогда с тобой не лукавил. Я и сейчас тебя ни в какую ловушку не заманиваю. Я просто понять хочу — зачем?
— Для веселья, я же сказал, — опустив голову, повторил Хэсситай. — Для смеха.
— Ну и кривой же дорогой ты до смеха добираешься. — Только теперь Хэйтан с изумлением понял, что, говоря о шутках, Хэсситай отнюдь не шутил. — Просто жалость берет смотреть, как ты по этой дорожке рылом землю пашешь. Прикончить тебя, что ли, чтоб не мучился так?
— Я и сам знаю, что рылом, — кивнул Хэсситай. — А только я не очень-то и умею... но ведь все равно хочется.
Даже в темноте видно было, каким жарким румянцем вспыхнуло его лицо — словно он сознавался в чем-то неприкасаемо заветном.
— Душно мне так жить, — с решимостью отчаяния выпалил Хэсситай. — Это ж сбеситься можно, как вы живете... я и сбесился, наверное... но я просто не могу... так серьезно, так трагично... да если бы я хоть раз принял себя настолько всерьез — на месте помер бы! Тоскливо вы живете, безрадостно... словно вас на званом пиру у короля тухлой рыбой употчевали: и выплюнуть нельзя, и есть неохота.
Бедный мальчик. Ему ведь и в самом деле тяжко. Ночная Тень воспринимает подобный образ жизни как нечто само собой разумеющееся... но Хэсситай-то не в клане родился, а со стороны пришел. Немудрено, что при всем его небывалом мастерстве его так и тянет дурака повалять. Очень уж ему недостает радости, смеха, дневного света... вот только не понимает он покуда по своему неразумию, что ночная тьма заставляет сторожиться, а доверясь свету дня, гибнешь тем вернее. Днем убивают чаще, чем ночью.
— А жизнь и вообще штука не слишком радостная, — произнес Хэйтан. — Уж кому, как не тебе, это знать. Столько мерзости кругом... не то что люди — Боги, с небес на нас глядя, слезами заливаются.
Хэсситай стоял прямой, как свеча. Лицо его было неподвижно. Но во взгляде его вновь заблестела прохлада ночной росы.
— А по моему разумению, — ответил он, — Боги смеются. Они, на дурость нашу глядя, просто животики от смеха надрывают.
Хасами с хрустом сгибал и выпрямлял пальцы, не то давая выход своему гневу, не то стараясь взвинтить себя еще пуще. Он уже не впервые пребывал по вечерам в подобном расположении духа, но сегодня от него было особенно трудно избавиться.
Днем и ночью его внимание всецело поглощено прямой и насущной необходимостью — не утратить своей власти, которая одна только и дает возможность выжить во дворце. Но вечером Хасами возвращается в свои покои. Вечер принадлежит ему, и только ему. Вечером ему не докучают ни бестолковые слуги, ни вечно пьяный король. Вечером можно ни о чем не думать, не следить за выражением своего лица, не ловить малейшие оттенки мысли на чужих лицах, не изнывать от постоянного опасения сделать ложный шаг. Самое приятное и необременительное время суток... с каких же пор оно сделалось столь тягостным для Хасами? С каких пор его дурное настроение, вместо того чтобы улетучиться безвозвратно, становится почти невыносимым, когда Хасами со вздохом растягивается на своей роскошной постели?..
Хасами был уверен, что уж сегодня-то все будет иначе. У него есть повод для торжества. Ловко подсунув Сакурану сведения, на которые тот якобы выбрел сам, ему удалось вынудить короля отдать приказ о поисках парня, который так опасен для Хасами. В здравом уме и трезвой памяти король нипочем бы не отдал приказа об аресте Ханрана... вот только о трезвой памяти его величества и говорить смешно, а о здравости его ума Хасами давно уже позаботился. Любой другой на месте Сакурана призадумался бы, прежде чем арестовывать одного из знатнейших вельмож провинции, — а Сакуран и мгновения не колебался. Он едва ли не сам навязал своему придворному магу желанный приказ.
С арестом, что и говорить, промашка вышла. Ханран прекрасно понимал, что могло послужить его причиной, и живым не дался. Допросить его не удалось... ну да это беда небольшая. Даже мертвый Ханран совсем не бесполезен. Живой Ханран честь по чести выложил бы все, что он знает о сыне покойного Отимэ. Но примерное направление может указать даже и мертвый. Конечно, работа это трудная и кропотливая... но вот сегодня Хасами наконец-то сумел завершить ее. Снять с мертвого тела следы всех касаний за последние десять — двенадцать лет его жизни может даже новичок в магии, и требуется на это от силы полчаса. А вот ты попробуй все эти слипшиеся, сросшиеся, спутанные и переплетенные воедино касания расслоить по одному и выбрать из них нужное! Попробуй удержать это мимолетное прикосновение и определить, где оно произошло и куда направился тот, кому оно принадлежало... попробуй-ка взять след! Хасами не раз уже
