Запятнанный Даль (Сборник статей)

Ветхого Завета, также соединенное с волхованием; иногда говор [ят] у нас в значении чар, ворожбы и чернокнижия. Кабалистик талмудист; занимающийся кабалистикою. Кабалистический, к каббале относящийся». И здесь нет убиенных младенцев!

Ну а как на счет иудейских сект?

В Словаре упоминается о фарисеях и саддукеях, известных Далю из Евангелия, и больше ничего. На слово хасид (хосед, хассид, гуссид) в Словаре не только нет отдельной статьи, но подобное слово или производные от него не упоминается ни в одной из словарных статей. Трудно себе представить, чтобы, написав книгу о страшных злодеяниях этих самых хасидов, или хотя бы ее прочитав, Даль, столь бережно собиравший малознакомые слова, забыл бы внести его в Словарь!

Итак, мы пришли к тому же выводу: «Исследование о скопческой ереси» написано тем же автором, который составил Словарь, тогда как «Розыскание о убиении…» не могло быть написано создателем Словаря.

Здесь уместно заметить, что еврейская тема не была для Даля совершенно чуждой. В обширном литературном наследии Казака Луганского есть цикл сатирических сказок «Про жида вороватого и цыгана бородатого» — не столько плод самостоятельного творчества, сколько литературная обработка фольклора. Жид в этих сказках — предмет потехи: гиперболизированный трусишка, глупец и хитрован; он постоянно обдуривает самого себя. Ничего зловещего в его образе нет.

9.

Этим можно было бы и закончить, однако остаются два попутных вопроса: как имя Даля оказалось пристегнутым к мракобесному трактату и кто был его истинным автором. Без их освещения наше повествование осталось бы неполным.

Для начала мы должны вернуться к анонимному предисловию, которым открывается издание «Записки о ритуальных убийствах». Добрую половину текста этого предисловия составляет изложенное на разные лады совершенно фантастическое, но не лишенное остроумия, сказание о том, будто в 1869 или 70 году, то есть еще при жизни Даля, редактор и издатель журнала «Русский Архив» П.И. Бартенев, заручившись согласием автора, пытался перепечатать его записку об убиении евреями христианских младенцев — то ли отдельной книгой, то ли в своем журнале (присутствуют обе версии). Эти сведения излагаются со ссылками на… «бывшего раввина» И. Лютостанского и собирателя книжных редкостей В.М. Остроглазова.

Ипполит Лютостанский

Ипполит Лютостанский, после того как был пойман на плагиате, переиздавая свой труд в сильно расширенном виде, включил в него такой пассаж:

«Сочинение Даля по вопросу крови, в Москве, находилось только в Чертковской библиотеке и единственный экземпляр. Управляющий библиотекой П.И. Бартенев вздумал перепечатать это сочинение и дал в типографию Мамонтова. Когда приступили набирать и разрезали книгу на части, тогда жид, бывший наборщиком в типографии, дал знать своему кагалу и, по общему совету, тот же наборщик ночью выбил стекло в типографии, влез туда, рассыпал весь набранный шрифт, находившуюся там часть разрезанных листов сочинения Даля хапнул и канул в неизвестность, как и постоянно делается у жидов. Полиция розыскивала в обеих столицах, — но все напрасно. Затем печатание прекратилось, — г. Бартенев уцелевшую книжку Даля взял обратно и уже ее в библиотеке хранит очень строго под наблюдением собственного глаза» (бесподобный стиль И. Лютостанского. — С.Р.).[39]

Не менее драматично ту же детективную историю рассказал собиратель книжных редкостей В.М. Остроглазов, ко времени издания «Записки» уже покойный. Именно из его собрания взяли книгу для переиздания под именем Даля, а сам он, по его словам, годами раньше уговорил П.И. Бартенева продать ему эту библиографическую редкость. Тот ему будто бы и рассказал:

«Возвратившись осенью 1869 года из первой моей поездки в Одессу, я передавал В.И. Далю об ужасах еврейского усиления в тамошнем краю, сообщенных мне там архиепископом Димитрием (Муретовым). По соглашению с Далем вздумал я перепечатать эту книжку в «Русском Архиве» с моим предисловием. Шло печатание ее в типографии Мамонтова (в Москве), как оттуда пришли мне сообщить, что еврей-наборщик похитил несколько листков и скрылся из Москвы. А.И. Мамонтов нарочно ездил в С.- Петербург, чтобы достать похищенное по другому экземпляру, но не мог найти оного. Позднее я списал похищенное из экземпляра князя А.Б. Лобанова-Ростовского».

Первый из неизбежных вопросов — от кого исходит этот детективный рассказ? Переложил ли Остроглазов на свой лад то, что прочитал у Лютостанского, или оба в самом деле слышали его от Бартенева?

Тот, кто листал журнал «Русский архив», не мог не заметить, что к «еврейскому усилению» издатель действительно относился с ужасом, но в выражении эмоций был предельно сдержан, корректен и осмотрителен. Видимо, эта сдержанность его тяготила, и он брал реванш в устных беседах. Сохранились свидетельства, что он любил поговорить о еврейском засилии, причем рассказывал обстоятельно, со «вкусом», не без лукавства, порой ошарашивая собеседников одиозными суждениями и пикантными подробностями. Верил ли он сам в то, что рассказывал, или разыгрывал доверчивых слушателей, — это тайна, которую он унес с собой.

Незадолго до кончины почтенного историка-архивиста, к нему — уже немощному старику — пришел молодой человек, работавший своего рода книгоношей, в надежде заинтересовать его своим товаром. Это был А.К. Воронский — впоследствии известный литератор.

«Я показал ему образцы. Перелистав «Историю Москвы», он промолвил:

— Репродукции хороши, но позвольте узнать, какие сочинители участвуют в ваших изданиях?

Я назвал Рожкова, Кизеветтера, Никольского. Бартенев поспешно отодвинул от себя книги, взял костыль. На его старческом изможденном лице сеть дряблых морщин стала глубже и резче.

— Жиды, сударь, жиды! Не могу подписаться, не буду. Не надо мне жидовских книг.

Я заметил, что названные мною историки — не жиды, евреи же культурная нация.

Старик поднял ладонь и, как бы огораживаясь от меня, с силой перебил:

— Жиды-с! О культуре же расскажу вам, молодой человек, поучительную историю. Подобно вам одна дама наслушалась речей о культуре. Куда ни придет, сейчас: культура, культура. Ее и спросили однажды, что такое культура. «Это — ответила дама, — зверок такой, на крысу похож». Культуру-то культурнейшая дама с крысой смешала.

Обескураженный я сказал Бартеневу:

— У меня есть отзывы газет и журналов о книгах, которые я вам предлагаю. Они все похвальные.

Бартенев заерзал на кресле, наклонился ко мне, сжал еще крепче рукою костыль.

— Все ваши газеты жидовские.

Забыв о цели своего прихода, я промолвил:

— Есть разные газеты. По всей вероятности, вы не считаете жидовскими такие газеты, как «Новое время» или «Русское знамя».

Старик нимало не смутился.

— И «Новое время», и ваше «Русское знамя» тоже жидовские газеты. Не жидовских газет, государь мой, нет и не может быть. От газет пошли на Руси все беды: смута, бунты. Разврат, безбожие, хамство — все от газет ваших. В старину газет не было — и жилось лучше. Я газет не читаю и вам заказываю: не оскверняйте рук ваших погаными листками, — дьявольское в них наваждение. Не губите себя, послушайте старика. <…> Вы не из поляков?

— Я сын православного священника.

– <…> Что же вы, сын священника, с жидами-то связались? Не могу похвалить, не могу.