Гестриджем вам на руку, помяните мое слово. Чертовски на руку.
Она игриво хлопнула меня по локтю. Я поблагодарил, поскольку ничего больше мне в голову не пришло.
– У Софи есть для вас несколько приглашений на радио, поэтому я оставляю вас вдвоем, ладно?
– Конечно, Бобби, – проворковала она.
Он подмигнул Софи, проигнорировал меня и неспешно убрел, принюхиваясь, как собака, выискивающая, какую бы овцу облаять.
В такси Софи сказала, что нам предстоит посетить несколько радиостанций и одну телестудию: будут задавать каверзные вопросы о смерти Джона Гестриджа, но мне просто надо быть самим собой.
– Неплохо было бы выразить легкое сожаление, – продолжала она, листая бумаги в папке у себя на коленях, – но не пережимайте и ни в коем случае не берите на себя ответственность. Ресторанный бизнес – не для слабонервных. Вы просто журналист, который помогает потребителю сделать выбор. Сами знаете, что надо делать.
Я знал. Возможно, я презирал Софи за профессиональную бойкость – и за профессиональный энтузиазм, и за профессионально блестящие губы и волосы, но это еще не означало, что я с ней не соглашался. Газете представился явный маркетинговый шанс, а продукт – это я. Мой долг – подать продукт (иными словами себя) с наилучшей стороны.
На радиостудии средних лет человек с желтыми зубами и пятнами кофе на свитере сказал:
– Чувствуете себе победителем?
А я доверительно ответил:
– Ничуть. Мне ужасно грустно. За Джона, за его семью, за его друзей. Но ресторанный бизнес не для мягкотелых. Множество ресторанов прозябает, процветают единицы, и в такой ситуации подобные трагедии неизбежны.
– Но вы ведь утверждали, что Джон Гестридж достоин смертной казни.
– Просто фигура речи.
На другой радиостудии женщина с тоннами макияжа вокруг глаз явно считала, что ее будущее на телевидении, и потому напряженно глядела мне в переносицу.
– Вы оплакиваете Джона Гестриджа? – спросила она. Я глубоко вздохнул и сказал:
– Не боюсь сказать «да». Я немного плакал.
– Из чувства вины?
Легкий, с придыханием смешок – такие, как я слышал, издают политики.
– Вовсе нет. – И снова посерьезнев: – Из-за утраты жизни, жестоко оборванной подлой реальностью ремесла ресторатора.
– Но разве вы не воплощение этой подлой реальности?
– Я просто журналист, чья обязанность помогать потребителю. Мой долг рассказывать о том, что я увидел.
Мне показалось, я неплохо справился, и Софи со мной согласилась.
В студии вечерних новостей, где снимали интервью, чтобы позже передать его в эфире, мой лоснящийся лоб припудрили. Я ерзал в кресле, стараясь одернуть пиджак, который то и дело собирался под мышками, и щурился на софиты, пытаясь разглядеть темное помещение. Перед самым началом записи ведущий (худой, как гончая, мужчина в костюме, сшитом с тем, чтобы этот факт скрыть) наклонился поближе, сжал мне колено и прошипел:
– Обожаю вашу колонку. Такая злая! Такая язвительная! – А потом тут же отвернулся к камере для вступительного слова: – В наше время бал правит «Новый купорос», разновидность газетной критики, настолько агрессивной и острой, что даже способна убить. Два дня назад покончил с собой известный шеф-повар Джон Гестридж. В предсмертной записке вину он возложил на ресторанного критика Марка Бассета, который днем раньше призвал к аресту, суду и казни Гестриджа за преступления против пищи. И теперь Марк Бассет у нас в студии.
Мое лицо застыло в совершенно неуместной улыбке.
– Просто неудачная фантазия, – пробормотал я ровно насколько мог тихо, но чтобы разобрал микрофон.
– Это вы скажете его вдове и ребенку?
– Я… э… пока они ко мне не обращались, но по всей очевидности…
– Так давайте послушаем, что они скажут.
Я проследил взгляд ведущего до телемонитора, установленного на тележке сразу за камерами. На экране появилась жена Гестриджа Фиона, бледная и заплаканная. На коленях у нее сидела девочка лет пяти-шести. Девочка была одета в ворсистую белую шерстяную кофту с косматыми бурыми овечками, еще у нее была грива спутанных волос, которые уже несколько дней никто не помогал ей расчесывать. Она сама походила на моток спутанной шерсти.
– Готовить было его страстью, – ответила Фиона Гестридж на неслышный вопрос где-то за кадром. – Ничего другого Джон не хотел, а теперь… – Ее голос надломился, глаза закрылись, она прижала неплотно сжатый кулак к переносице, словно так могла заткнуть поток слез.
Тут нечесаная девочка подняла на нее глаза.
– Не плачь, мамочка.
Переход кадра.
– Итак, Марк Бассет, что вы чувствуете?
Глава третья
Солнечно улыбнувшись, Софи склонила голову набок.
– Все прошло отлично, милый.
– Вы так думаете?
– Абсолютно. Как свинина и моллюски? – Я опустил глаза к тарелке. Мы сидели за столиком нового португальского ресторанчика в переулке за телестудией.
– Сойдет, – рассеянно ответил я.
– Правда? – Вид у нее стал разочарованный.
– Нет. Я хотел сказать – отлично. Пуншевый соус. Великолепные, нежные кусочки мяса. Морепродукты свежие.
Она сморщила носик и с отвращением посмотрела на мою тарелку.
– Ну надо же!
– Как интервью могло пройти отлично?
Она снова перевела на меня взгляд и щелкнула наманикюренными ногтями над плечом, точно отгоняла муху.
– Потому что на начало телеинтервью никто внимания не обращает. Помнят только конец.
– Ту часть, где я говорил про долг перед потребителем?
Она ткнула в меня пальцем, словно я был подающим надежды студентом, который случайно нашел ответ на особо трудный вопрос.
– Вот именно. – Она подалась вперед, будто собиралась понюхать содержимое моей тарелки. – Вы уверены, что вам нравится?
Я кивнул.
– Да, честное слово, приятное деревенское блюдо, к тому же неплохо приготовленное. По традиционному рецепту, это по мне…
Она неодобрительно фыркнула, и ее блестящие губки изящно надулись.
– Я надеялась, что вам будет противно.
– Почему?
– Когда вам что-то нравится, вы в своей колонке становитесь немного… ну, не знаю… Серьезным, – сказала она, гоняя по тарелке веточки травы, украшавшей салат из посевной эруки.
– Я отношусь к еде серьезно.
– Но когда вам невкусно, вы такой забавный. – Она подняла на меня глаза, и я мог бы поклясться, что она исходит слюной, такой реакции не вызвал у нее даже ленч. – У вас очень своеобразная манера передавать пренебрежение…Как бы это сказать… Особенная, очень современная. – Последнее слово она
