С реки доносилось громкое кваканье. Электрические провода рассыпали искры, очевидно, из-за какого-то повреждения. После двух-трех шагов они пропали вместе со столбами, и замерцали уже другие искры. Это были огоньки светляков, крапившие мрак своим светом. Гартман застыл в изумлении: «Что происходит здесь?» — спросил он себя. Сердце его было безмятежно, как будто в самом этом вопросе содержался ответ.
Продвигаясь медленно, шаг за шагом, они вышли к реке. Река обреталась в своих берегах. Ее воды тихо струились. Звезды небосвода испещрили легкие волны, и луна плыла на поверхности вод. Издалека послышался крик хищной птицы, и его пронзительное эхо прокатилось в воздухе.
Тони скрестила ноги и оперлась на зонтик. Она опустила ресницы, и ею овладела дремота. Волны поднимались и опускались, усталые. Лягушки квакали, а прибрежные травы издавали нерезкий запах.
Тони изнемогала, веки ее отяжелели. Шелестели травы, а речные воды бессильно катились. Глаза у Тони перестали подчиняться ей и закрывались сами собой. Но Михаэль был начеку. Никогда прежде не был он так чуток. Малейшее движение вызывало в нем отклик, и он напряженно вглядывался, чтобы ничто из происходящего не ускользнуло от него. Хорошо было ему, Михаэлю, оттого, что есть у него Тони в этом мире и в этот час. Однако то, что было хорошо для него, не было хорошо для нее. Она устала, ноги не держали ее.
Спросил Михаэль:
— Устала ты?
Ответила Тони:
— Я не устала, — но голос ее противоречил словам.
Михаэль рассмеялся, и Тони взглянула на него удивленно. Почувствовав ее недоумение, он сказал:
— Гулял я однажды с дочками. Спрашиваю их: «Устали вы?» Отвечает Рената: «Я не устала, только ноги у меня устали».
Вздохнула Тони и сказала:
— Птичка милая.
Гартман раскаялся в том, что напомнил о дочерях. Поглядел по сторонам в надежде, что появится экипаж и довезет их до города. Над землей стояла тишина. Не слышно было ни звука колес пролетки, ни шума автомобиля. Посмотрел вокруг себя, нет ли где телефонной будки. Исполнился жалости к этой маленькой женщине, бредущей без сил. Раз-другой он помог ей, поддержав ее. Платье ее отсырело от влажного воздуха, и она изредка вздрагивала. Если не найти для нее крыши над головой, не миновать ей простуды.
Город далеко, воздух промозглый. Михаэль собирался было снять пиджак и укутать им Тони, но побоялся, что она откажется. А он не хотел делать ничего такого, что могло вынудить ее отказаться.
Сказал себе Михаэль: «Возможно, мне удастся найти для нее ночлег в харчевне, где мы ужинали». Он взял ее за руку и сказал:
— Вернемся в харчевню.
Тони бессильно побрела за ним.
Они возвращались по той же дороге, пока не добрались до сада. Гартман толкнул ворота, и те распахнулись. Они вошли и поднялись по каменным ступеням. Дом безмолвствовал. Кельнера и девицы не было видно. Наверное, не ожидая гостей, все уснули. Каждый шаг вопил о своей неуместности. Гартман отворил дверь дома, заглянул внутрь и вошел. Слова приветствия, произнесенные им на пороге, остались без ответа. Но внутри они обнаружили какого-то старика со злобным лицом, который, сгорбившись, сидел у стола, держа в зубах трубку.
Гартман обратился к старику:
— Найдется здесь место для ночлега?
Тот взглянул на него и на женщину, пришедшую с ним, и по глазам старика было видно, что он вовсе не рад этой паре, которую занесло сюда после полуночи в поисках пристанища любви. Он вынул изо рта трубку и, положив ее на стол, уперся в них своим угрюмым взглядом и жестким голосом проговорил:
— Одна комната свободна.
Тони покраснела. Михаэль смял свою шляпу в комок, но промолчал. Хозяин дома взял в руки трубку, перевернул ее, выбил о стол и извлек пепел, а за ним подгоревший табак, отделил остатки табака, ссыпал в трубку, утрамбовал их большим пальцем и сказал:
— Комнату предоставим госпоже.
Наконец поднял глаза и добавил:
— И для господина также найдется место. У нас принято, когда все переполнено, стелить на бильярдном столе.
Тони кивнула хозяину дома:
— Большое спасибо.
Гартман сказал:
— Не покажете ли нам комнату?
Хозяин встал и зажег свечу, открыл перед ними дверь и ввел их в просторную комнату. Там находились три кровати, одна из них была постелена, стол для умывания и на нем две миски и два кувшина с водой, рядом большая бутылка, наполненная наполовину и прикрытая перевернутым стаканом. Сломанный рог висел над застеленной кроватью, а на нем — свадебный венок. Голова оленя и кабанья голова смотрели со стен красными стеклянными глазами. Взял хозяин стакан, осмотрел его, поставил и замер в ожидании Гартмана. Гартман протянул было руку, собираясь проверить матрас. Увидев это, хозяин сказал:
— Пока никто не жаловался, что в этом доме не спалось ему сладко.
По лицу Гартмана прошла тень, рука безвольно застыла в воздухе.
Хозяин поставил у кровати свечу и сказал:
— Теперь господин пойдет со мной, и я постелю ему.
И снова замер в ожидании гостя.
Гартман понял хозяина. Он взял руку Тони и пожелал ей крепкого сна. Ее горячая рука прильнула к его руке, и взгляд ее карих глаз объял его сердце.
Спустя немного времени хозяин постелил Гартману на бильярдном столе, а пока стелил, беседовал с ним. Гнев его миновал, лицо просветлело. Теперь, когда гость был без женщины, он находил его вполне благопристойным. Спросил его, на скольких подушках привык тот спать и каким одеялом предпочитает укрываться — тонким или плотным, и не желает ли он попить чего-нибудь перед сном. Напоследок вручил ему горящую свечу и спички и удалился. Немного погодя Гартман вышел в сад.
Фонари были погашены, но вышний свет озарял мрак. Травы и мандрагоры источали влажный, бодрящий запах. Каштан сам собой сорвался с дерева и раскололся. И снова упал каштан, ударился о землю и раскололся. Гартман стоял, и сердце его было обращено к тому, что произошло этой ночью. Он подошел к месту, где они ели с Тони. Стулья стояли, прислоненные к столу, и роса сверкала на его оголенной поверхности. На земле валялась толстая сигара. Это была сигара, которую Гартман положил на стол, когда начал рассказывать Тони свой сон.
«Сейчас покурим», — подумал Гартман, но, не успев достать сигару, позабыл о своем желании. Спросил себя: «Что собирался я сделать? Подняться на этот холмик…» В действительности у него не было такого намерения, но раз сказал — взобрался.
Холмик был куполообразный, широкий внизу и сужающийся кверху, небольшой и окруженный кустарником и офонтиями. Он вдохнул в себя воздух и задумался. «Конечно уж, у каждой колючки есть свое название. Сколько из них я знаю? Больше, чем думал. Я бы удивился, окажись, что садовник тратит не меньше труда на цветы, чем на колючки. Эти садовники выкорчевывают колючки вместо того, чтобы выращивать их, а сажают их не там, где следует. Возможно, названия, которые я помню, как раз подходят этим колючкам, что растут здесь». Внезапно он улыбнулся: «Корчмарь этот не знает, кто мы друг для друга — я и Тони. Как злобствовал он, когда мы попросили место для ночлега…»
Однажды в детстве стоял Гартман на таком же холмике, но вдруг скатился и упал. Вспомнил об этом, и трепет охватил его. Ведь то, что произошло однажды, может повториться. Им овладел ужас — как бы ему
