Дамы разрешают. Мужчины рады — сразу все задымили.
Поскольку тостов нет, компания распалась на несколько кружков. Молодые ребята — Женя, Вася, Володя — около красивых сестричек. Дима, наконец, пошел к Оксане. Степа о чем-то спорит с Ниной Николаевной. Нашла коса на камень — оба упрямы. А он ничего, Степа. Притерся.
Марина ухаживает за мной, угощает. Еда вкусная. Марья с Петром о чем-то разговаривают через стол. А Виктор не пришел. После сегодняшнего разговора не захотел. И хорошо сделал.
Опять Семен встал:
— Товарищи, есть внеочередное сообщение! Сейчас Валя преподнесет шефу подарок!
Вот еще! Не может быть, знают, что не люблю. Но все почему-то смеются. Валя входит и торжественно несет что-то на кухонном подносе. Любопытно. Все тянутся, мешают пройти.
Тетрадь для рисования. Нет, альбом из листочков, перевязан красной ленточкой, как в школе девчонки для стишков делают. Невзрачно. Беру, читаю надпись:
ДОРОГОМУ МИХАИЛУ ИВАНОВИЧУ
В ДЕНЬ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТИЯ
ОТ СОТРУДНИКОВ
Открываю. Напирают сзади, заглядывают.
Рисунки.
Здорово нарисовано!
Я сижу под деревом и поливаю струей жидкости из клизменной кружки головы — фотографии моих помощников: одни еще глубоко в земле, другие распустились — головы в листьях.
Надпись: «Сама садик я садила, сама буду поливать...» Рядом валяются бутылки: «Эликсир самостоятельности», «Эликсир сообразительности». Выше всех — Петро, потом Марья. И есть такие, которые еще в земле сидят, не взошли...
Все хохочут.
— Смотрите, Володя Сизов еще только первый корешок пустил. Долго же!
Другая страница. Опять растения с человеческими головами, я стою между ними, выдернул один корешок и рассматриваю в раздумье: дескать, выбросить или оставить?
— Ребята, Степа! Степина физиономия!
— А этот уже выброшен. Лежит Николай наш.
В самом деле, был такой, в этом году ушел. «Ушли».
Следующая — парад учеников. Где они только таких смешных фотографий наснимали! В левом углу — мой портрет, держу большие часы. «Ребята! Не Москва ль за нами!» Правильно.
Не поддаваться Москве.
Опять карикатура на отстающих диссертантов. Я, директор, Петро «тянем, потянем, вытянуть не можем» из земли за волосы головы незадачливых ученых с карикатурными телами.
Снова взрыв смеха.
— Смотрите, смотрите, Дима-то какой! Виновник тоже смотрит и хохочет.
— Вы что, тайно делали? Петро?
— Конечно. Знают только Нина, Алла и Олег. Другим не показывали. И я только сегодня увидел.
— Молодцы. Вот уважили!
— Переплести только не успели... Смотрите дальше.
Опять я. В маске, лицо сердитое, ругаюсь. Стихи:
«...и не так уж много идиотов рождается на свете, но почему-то все они попадают ко мне в клинику?..»
— Неужели я такое говорил?
— Вы еще и не такое говорили...
Ловко поддели. Все довольны. Они собирают такие сентенции. Стыдновато.
Несколько страниц посвящены моим увлечениям кибернетикой. Одна хороша: я сижу с сигаретой в кресле перед большим пультом, а рядом один робот слушает испуганного голого толстого дядю, другие три делают операции. На экране телевизора показана палата, где робот-нянька убирает судно. «Теперь можно бы и отдохнуть...»
— Ох, как хорошо бы дожить до такого времени! Не делали бы вы ошибок.
— Вы дальше, дальше смотрите!
Перелистываю. О! Сижу грустный, голову подпер рукой. Позади — парад роботов с гнусными мордами. Два из них дерутся.
— И опять идиоты...
Общий смех.
— Нет, не заменить нас роботами, шеф!
— Отличный альбом. Никогда я не получал подобного подарка. Осторожнее, пожалуйста, не порвите!
Это его потянули по рукам. Всем интересно посмотреть, себя найти. Даже не думал, что в нашей клинике есть остроумные люди.
— Я его отдам переплести и буду хранить как самую дорогую вещь.
По-честному, тронули меня ребята. И сами довольны, особенно авторы. Нужно их поблагодарить.
Тост:
— Давайте выпьем за авторов! Все с радостью наливают. У меня — третья рюмка.
— Ну, давайте чокнемся. Молодцы, спасибо.
Выпили. Хорошо! Но уже нужно приглядывать за собой. Рюмки — большие. Странная штука — вроде пьешь, себе кажется, что почти трезвый, а другие потом говорят — был пьян. Может, врут? Да нет, надежные товарищи.
Альбом идет по рукам. Его сопровождает хохот. Я посматриваю:
— Маслеными руками не цапайте! Очень он мне понравился. Марина шепчет:
— Все-таки вы должны сказать нам что-нибудь... пока танцы не начались... Отвечаю ей также шепотом:
— Что скажу, в моем положении?
— Нужно, очень нужно.
Не миновать. И потом — они стоят. И обстановка настраивает на торжественность, на лирику. И еще что-то нужно сделать внутри, переломить себя... Осознать.
— Товарищи! Ти-ше! Я хочу сказать речь. Зашикали:
— Тише! Тише!
— Я не хотел говорить. После всего случившегося мне трудно поучать. Но вот Марина шепчет — «нужно». На юбилеях всегда оглядываются назад. Такая уж психология юбиляров. Особенно когда впереди уже ничего нет... (Протестуют.) Нет, нет, не шумите, я еще трепыхаюсь, что-то думаю сделать. Так вот, я порядочно прожил. Неплохо прожил. Вот только под конец подпортило. (Но ничего, я еще вылезу. Так, вдруг сам почувствовал, или после коньяка?) Что же все-таки главное в жизни? Как быть хотя бы мало-мальски счастливым? Есть: семья, общество, работа. Достаток или бедность. Семья, конечно, много значит. Инстинкты — вещь великая. К сожалению, редко кто достигает истинной гармонии... Даже дети, а это очень много, если понимать, даже дети потом уходят. Обижаться не надо — это закон. Нет, не может семья быть главным в жизни. Да и вы уже многие убедились. Я же знаю, что успели пережениться и развелись уже. Даже детей побросали... Осуждаю, но что сделаешь...
Бедность или достаток... Плохо — бедность. Сам все испытал, знаю. Конечно, нужно добиваться в жизни, чтобы не было бедности. Но только честными средствами. Нельзя размениваться на всякие там взятки, гонорары. Противно, когда больной доктора на деньги рассчитывает.
Общество. Убежден, что общественная работа хороша только при хорошей профессиональной деятельности. Если главное дело доктора — языком в месткоме болтать, а лечить этот доктор не умеет, тогда все ерунда. Остается самое главное — работа. Вот это верный якорь! Только тот получает стойкое счастье, кто нашел себя в работе. К ней не привыкнешь — все время новые загадки дает. Их решаешь и получаешь порцию счастья. Ну конечно, и неудач достаточно — так без них нельзя, без них и удачи не будут радовать. Адаптация — враг счастья. Ищите себе страсть в работе — будете счастливы. Не все время, но будете... Давайте нальем, у кого пустые. Налей и мне, Петро, полную.
Жду, пока успокоятся. Маловато спиртного-то. Но, наверное, есть резервы...
— Итак, за страсть! За честность!
Выпиваю. Четвертая уже. И все пьют — даже как-то торжественно.
А может, это просто трепотня — о честности, страсти? Я-то сам не сдался ли? Вот сегодня как подловато поступил, хорошо, что Марья одернула. И с больными тоже — с Сашей, с другими трудными, что повыписывали? Умирать выписал. Да-с.
Пожалуй, нужно уходить. Пить больше нельзя, опьянею, негоже перед ребятами. А хочется! Нет, нельзя. Да и молодежь должна потанцевать, без меня они свободнее будут... Вот они жуют и что-то притихли.
— Семен! Хоть бы музыку командовал!
— Музыку, музыку!
Оживились. Нужно предупредить...
— Только не дольше восьми. И не шуметь сильно.
Семен Иванович, на вашу ответственность. (Это уже приказ начальства.)
Началось раздвигание столов, толкотня. Теперь самое время уйти. Поднимаюсь. Тихонечко прощаюсь с ближайшими соседями. Петро и Марья пошли за мной.
— Чего вы-то поднялись? Потанцуйте.
— Мы еще вернемся, нужно взглянуть больных.
Вышли в коридор. Прощаюсь. Вижу — чего-то сказать хотят, мнутся.
— Ну, что еще? Петро:
— Так как же дальше будем жить, Михаил Иванович? Все вполсилы?
Ишь ты, упреки. Наговорил о честности, о страсти — осмелились. Что им скажешь?
— Я боюсь. И мне как-то стыдно, — вдруг не будет получаться — и опять смерти. Я не могу сейчас их переносить.
Марья:
— Вы обязаны. Без смертей не будет. Но ведь мы научились, результаты теперь гораздо лучше. Нельзя же из-за гибели самых тяжелых обрекать на смерть десятки. Что же, вы так и думаете доживать век на простеньких?
— Ах, вам легко говорить... Вы не виноваты... Теперь Петро наступает:
— Ничего нам не легко. Вся клиника переживает. Но ведь вы сами сказали — честь, совесть. Вы же нас учили — работать, несмотря ни на что. «Только в интересах дела, больных».
— Так вы думаете, что нужно пустить все как раньше? На всю железку? Тетрады, клапаны, тяжелые стенозы?
Оба просветлели. Сейчас Петро закруглит. Хитрый.
— Ну, конечно, с максимальной осторожностью, с некоторыми ограничениями, чтобы риск не очень велик. Мы уж будем смотреть во все глаза. Правда, Марья Васильевна?
Она тоже улыбается. «Сдвинулся шеф».
— Думать будем. «Эликсир сообразительности...»
Вы требуете от нас, но и мы ведь
