саурской шерсти. Впрочем, Саннио все равно мерз. Сколько он себя помнил, руки и ступни у него были ледяными в любую жару.
Вещей у него было всего ничего: набор перьев, подаренный в прошлом году библиотекарем за усердие, шесть сеоринов, зашитых в нарядный пояс, да молитвенник, который он привез с собой из приюта. Все остальное принадлежало мэтру Тейну. Саннио не стал запирать сундучок, который, как и остальные ученики, держал под кроватью. Юноша сдержал желание нацарапать на крышке что-нибудь на память, как это сделали прежние владельцы. На душе было скверно.
Назад он шел нарочито медленно, про себя считая шаги. Вдруг захотелось споткнуться на лестнице и сломать ногу. Тогда бы мэтр оставил его у себя, и, может быть, нашелся бы другой наниматель. Светловолосый обладатель паучьих пуговиц ему не понравился слишком сильно. Было в нем что-то тревожное, опасное. Саннио огляделся и, обнаружив, что никто за ним не наблюдает, четырежды постучал по золотистому, с яркими прожилками, дереву перил и сплюнул себе под ноги — на счастье.
Вернувшись, Саннио замер в прихожей возле вешалки и осторожно потянул край капы, надеясь увидеть герб. Тяжелая темная дверь кабинета мэтра Тейна была прикрыта, но голос незнакомца послышался немедленно:
— Заходите, драгоценнейший, подслушивать под дверью неприлично.
— Простите, ваша милость, я не… — начал Саннио, не забыв поклониться при входе.
— Я знаю, я пошутил, — кивнул светловолосый и перевел взгляд неприятно цепких глаз на завязанный узлом носовой платок в руках секретаря. — Это все ваше имущество?
— Да, ваша милость.
— Можете называть меня герцогом. Что ж, пойдемте.
Светловолосый не стал дожидаться, пока Саннио, как положено, подаст ему одежду. Шляпу он небрежно нахлобучил на голову, плащ швырнул юноше. По лестнице новый господин и повелитель Саннио спускался стремительно — так, что парень, приученный к сдержанной медлительности, едва за ним поспевал. Секретарь был уверен, что волосы у него растреплются, а воротник покривится, и герцог окажется недоволен, но, должно быть, ему повезло, или просто господину было наплевать на подобные мелочи.
Остановившись посреди переднего двора школы, усыпанного крупным светлым песком, герцог взял у стоявшего, как подобает, за левым плечом Саннио плащ, вытащил из-за пояса перчатки. Господин громко и резко щелкнул пальцами. Саннио вздрогнул.
Слуга вывел из конюшни мышастого жеребца-керторца, который тряхнул темной челкой и презрительно глянул на Саннио, с трудом подавившего вздох, а следом за жеребцом — более смирную с виду кобылку той же масти. Когда юноша забирался в седло, кобылка дернула маленькими остроконечными ушами, но повела себя безупречно, и секретарь проникся к ней симпатией.
Королевская дорога, вымощенная розовато-красным камнем, в эту пору была почти пуста. Всадники встретили нескольких торговцев с телегами и обогнали экипаж, окошки которого были затянуты плотной кисеей, но больше им никто не попался. Дорога вела к Алларским — восточным — воротам, а в них въезд телегам был запрещен. Торговцы, должно быть, везли товар со складов в предместьях.
Саннио украдкой глазел по сторонам. В столице он был только однажды, почти год назад — сопровождал мэтра библиотекаря. Раз в три седмицы его отпускали погулять в ближайшее к школе большое село, пыжившееся стать маленьким городом, а там из всех развлечений имелись скудная и скучная ярмарка да проповедь в соборе, причем священник был слегка косноязычен. Но как юноша ни старался разглядеть хоть что-нибудь, деревья, тесно высаженные вдоль дороги, лишали его этой возможности. Высокие кроны, казалось, подпирали ясное, ровно светящееся небо. Стояла тишина, нарушаемая лишь дробным топотом копыт двух лошадей.
— Откуда вы родом? — спросил герцог, когда впереди показались белые стены Собры.
Говорил он негромко, глядя прямо перед собой. Так часто делали наставники, заставляя учеников школы мэтра Тейна постоянно быть настороже и ловить каждое слово.
— Не знаю точно, герцог. Откуда-то из Эллоны. Я подкидыш.
— Ба, мой юный друг… да мы с вами земляки, — поднял брови герцог, повернув голову. — Это судьба.
Будь Саннио не так взволнован и взбудоражен грядущими переменами, он еще в покоях мэтра догадался бы, кому теперь служит. Фамильные цвета Старших Родов Собраны он знал наизусть. Он и догадался, увидев пуговицу с пауком, просто мысли были заняты другим. К тому же еще оставалась надежда, что он попал в руки к кому-то из вассалов.
Руи Гоэллон, королевский предсказатель и советник, и, как говорят — отравитель. Саннио редко прислушивался к сплетням — только если этого требовали наставники, — но все, что он знал о своем нанимателе, заставило его впасть в тихую панику. Слухов о Гоэллоне ходила прорва, но приятных среди них почти не было. Герцога Руи прозвали Пауком вовсе не за то, что на гербе Гоэллонов красовался серебряный паук; покойного герцога, отца Руи называли Роланом Победоносным, и никакой паук не вспоминался. Но герцог Ролан давно умер; Саннио должен был служить герцогу Руи.
Пара всадников въехала в столицу, когда небесный свет уже начал меркнуть. В школе мэтра Тейна в это время полагалось ужинать, молиться и расходиться по дортуарам. Сейчас же Саннио ехал в первых сумерках по людным улицам Собры, вдыхая сотню запахов сразу. Надо признаться, часть из них была омерзительна, — но все равно это были неповторимые запахи столичной, бурной и интересной жизни. Пара девиц улыбнулась ему, а одна даже помахала рукой с балкончика. За это Саннио был благодарен герцогу, но все остальное заставляло бояться и думать о худшем.
У трехэтажного дома с черной остроконечной крышей, украшенной серебристым флюгером, герцог остановился и развернул коня на месте. У Саннио этот маневр не получился бы, но кобыла была хорошо выезжена и покорно повторила движения жеребца. Через площадь катил открытый экипаж, в нем сидела пара благородных девиц в сопровождении старой карги в траурном синем платье; прогуливались ватаги школяров, торговка с корзиной продавала цветы.
— Мой дальний предок построил себе дом в тихом предместье — и вот что получил в наследство я, — герцог поднял руку в темно-серой перчатке, обводя площадь. — Но вам-то нравится вся эта суматоха, верно, Саннио?
Юноша молча кивнул, надеясь, что вопрос задан не потому, что он, как деревенский дурачок, глазел по сторонам и выглядел полным неучем.
— Очень вам сочувствую, — улыбнулся Гоэллон, и Саннио внутренне передернулся. Улыбаться герцог то ли не умел, то ли нарочно пугал секретаря, но, в любом случае, вышло жутковато — словно череп оскалился в саркастической ухмылке. — Завтра мы отправляемся в далекое и долгое путешествие. На север.
Первый министр Собраны был мрачен, а потому разговаривал с домашними и прислугой с подчеркнутой вежливостью. Даже дура Анна, единственная и любимая, покуда молчала, дочь не смогла вывести его из равновесия. К несчастью, в государственных делах в общем и целом царил порядок, налоги исправно поступали в казну, неурожаев, засух и потопов не предвиделось, на границах было спокойно, и, как доносили разведчики, тамерские голодранцы пока не собрались в очередной раз потоптать земли Скорингов.
Тем печальнее представлялось положение на севере. Услышав королевский указ, который уже был подписан, — и поздно было мчаться во дворец, чтобы на коленях умолять Его Величество не принимать столь крутых мер, — Флектор Агайрон сначала схватился за сердце, потом за тяжелую золотую цепь на груди. Цепь он сорвал с шеи; слишком резко — застежка лопнула, и прижал к столу, прекрасно понимая, что немедленно позовет ювелира, сам, чтобы слуги не увидели и не донесли, как первый министр обращается со знаком своей власти, принятым из рук короля.
На миг показалось: золотые звенья слились в змеиное тело, которое обвивает горло…
С того проклятого утра прошло уже три десятка дней. Паук, вечный соперник у королевского кресла, куда-то подевался, как всегда неожиданно, и министру бы радоваться — но радости никакой не было. В том, что Гоэллон, не выезжая из столицы, не показывался во дворце, было нечто мрачное, предвещавшее беду. Гонцы, которых каждый день присылал во дворец виконт Меррес, племянник маршала, как один говорили,
