хозяевам, нечем грозить мне, я опять свободен… Мама с Галей мертвы.
— Тогда зачем ты гнался за мной?
— Не лукавь, Ярчук. Ты же знаешь, что сундучок волшебный, в нем можно вырастить все, что угодно. Даже человека. Даже того, кто уже однажды умер.
— Даже того, кто не захотел бы оживать по собственной воле? Ты хоть знаешь, как мучилась Галя с Костем, когда ты «поднял» его? Или хочешь, чтобы твоя мать узнала, что только из-за предательства сына татары обходили деревню стороной?!
— Она не узнает, — холодно произнес Гнат. — Некому будет сказать.
— Ох, сынку, — прошептал Андрий. — Видал я в своей жизни всякое, видал чертей, ведьм, двоедушцев видал. А ты — бездушец, вот ты кто,
Последнее задело Гната сильнее всего. Цедя сквозь зубы ругательства, он бросился на Андрия — и теперь на поляне разговаривали только сабли, не люди. Скоро Голый заметил, что у противника повреждено плечо, — и нарочно старался бить по нему. Вскоре Андрий начал понемногу сдавать. Он устал, был измотан боем, а главное — тем, что узнал.
Спасла Ярчука случайность. Видя, что долго не продержится, он ринулся в атаку — и Гнат, вынужденный отступать, споткнулся о сундучок, лежавший на краю поляны. Подняться Голый уже не успел.
Андрий вытер саблю и с отвращением наступил на маску Кысыма, вминая ее в землю, словно ядовитого жука.
А потом опустился на колени и лег рядом с Гнатом, положив одну руку ему на лоб, а другую на грудь.
…Здесь по-прежнему падал снег, черный снег. И небо светилось фиолетовым, и звезды на нем проступали болезненной сыпью.
Они стояли на Господнем шляху — тот, кому уходить, и тот, кому оставаться.
— Зачем? — одними губами спросил Гнат. — Ведь я же…
— Чтоб дошел, — хмуро ответил Андрий. — А то ведь снова в какую-нибудь халэпу попадешь!
— Но ведь там ты меня зарубил…
— То там, — отрезал Андрий. — А то здесь. Ничему тебя твой татарин не научил, ей-богу!
Они оба посмотрели на Гнатов живот, откуда выбиралась — натужно, с явным усилием — его Костлявая. В какой-то момент показалось, что она сейчас оборвется, рассыпется на тысячи костей — и тогда превратится Гнат в какого-нибудь нежитя-уряка и будет тревожить но ночам добрых людей.
— Не могу! — простонал Голый. — Оно… оно не хочет вылазить… слишком приросло… я же Кысым, вот оно и…
— Ты не Кысым, — покачал головой Ярчук. — Ты — дурень, каких еще поискать. Стой, сынку, и не шевелись.
Ухватившись за костлявые пальцы скелета (и на сей раз — безо всякого труда, ибо только до собственной Костлявой в Нави нельзя дотронуться), Андрий осторожно, бережно потянул их на себя. И та поддалась!
И, отделившись, поднялась к фиолетовому небу.
— Вот так, сынку, — сказал Ярчук. — Теперь добре.
— Дякую, батьку, — тихо промолвил Гнат бестелесными устами. И, поклонившись Андрию до земли, зашагал Господним шляхом за окоем.
— Ох! — Глаза у Мыколки были, что две вишни — перепуганные. — Ну, я уж думал, все, конец!
Андрий вспомнил о том, что проступило на зеркальце за миг до того, как его разбил выстрелом Гнат.
— Еще не конец, — улыбнулся он хлопчику. — Но уже скоро.
Мыколка сперва испугался, когда увидел, что дядька Андрий прилег рядом с убитым душегубцем. Но потом увидел, что он дышит, и немного успокоился. Сел рядом и стал ждать, бдительно следя, как бы кто чужой не подобрался.
Вот — дождался, Андрий таки пришел в себя.
— А глядите, дядьку, смешно как выходит. Мы от дождя бежали — а вот он, дождь.
Действительно, небо вспухало грозовыми облаками, дело шло к ночи.
— Все правильно, — сказал Андрий, глядя в никуда. — Все правильно, сынку. С чего начиналось, тем и закончится. Без лошадки, правда, мы с тобой остались, сбежала лошадка, но невелика беда. И так доберемся.
Когда дождь пролился и закончился, когда на небе высыпали звезды, а черная радуга встала над окоемом, Ярчук с хлопчиком, как и велело за миг до выстрела зеркальце, отправились по ней в Вырий, а с того места, куда попали, — снова в Явь. Настало время закапывать сундучок.
Здесь были горы, и дикий лес, и пенье ночных птах. А так — все как везде. И не скажешь, что попали совсем в другой край. И люди здесь жили, как везде — приветливые и не очень. Во всяком случае, узнавши, что у подорожних за душою ни гроша, накормили и так, без всякой отплаты.
— У меня червонец был, — смущенно объяснял Мыколка, краснея. — Но я… потерял его… под Волкоградом.
— Да ничего, — шепнул ему Андрий. — Видишь же, так обошлось.
— Вы если что, вертайтесь, — зазывающе улыбалась полногрудая вдова. А выслушав вежливый отказ, спросила: — Вы куда, в сторону Доры? Так там спросите, если вдруг чего, Стефана, брат мой. Скажете, от Яринки из Ямны. Накормит, напоит, он у меня такой. А то оставались бы у меня н а ночлег, что вам так уж не терпится-то?..
Андрий в сотый раз говорил, что с удовольствием бы, но надо им срочно в путь, а потом непременно вернутся, а если в Доре будут — так к брату заглянут обязательно.
Насилу сбежали.
— А где копать станем? — враз посерьезневши, поинтересовался Мыколка.
— Где зеркальце велело, там и станем. Между Дорой и Ямной. Ух, тяжелый какой! Помогай, сынку, а то я один не доволоку. — После поединка с Гнатом Андрию было трудно нести сундучок, теперь его волочил Мыколка.
— А чем рыть будем? — не унимался хлопец.
— Вот тут ты меня, правду сказать, озадачил. Однако ж кажется мне, место само сыщется. И лопата — если нужда в ней возникнет.
Очень скоро они обнаружили самое подходящее для их цели место: холм, а на нем — вывороченный с корнями явор, причем вывороченный совсем недавно (утром в горах прошла гроза).
— Видишь, ничего рыть не придется.
— А закапывать?
— Ну, это попроще будет — посадим дерево обратно да притопчем, всех и делов.
Они трудились всю ночь, в конце концов Мыколка устал и заснул, и Андрий занялся упрятыванием сундучка в одиночку. Яму, оставшуюся от корней, они расширили, — и теперь Андрий первым делом отправился на поиски подходящего камня. Тот обнаружился неподалеку — и козак приволок его к яме, после чего взялся за заклятие клада. Завершив ритуал, он в последний раз присел перед сундучком, пережившим вместе с ним все тяготы путешествия. Коснулся пальцами исцарапанных боков, потускневших коштовностей — и вдруг понял, что не испытывает к нему ни злобы, ни раздражения. Как вообще можно злиться на вещь, пусть и не совсем обычную?
Обхватив двумя руками, Андрий опустил сундучок в яму и забросал землей, после чего положил сверху камень, размером чуть больше крышки. Затем принялся снова засыпать яму землей — и уж только после того взялся за явор. Вообще-то обычное дерево вряд ли прижилось бы после таких увечий, но Андрий не зря звался характерником — уж он постарался на славу, так что почти не сомневался: и приживется, и вырастет большим да величественным — не один еще год будет здесь зеленеть.
Жаль только, если хозяин сундучка решит оный выкопать…
Вдруг Андрия охватило то самое чувство, которое не так давно подстерегло его у межигорского
