это не было достаточным основанием, чтобы содержать его под арестом.
Теперь он исчез, и назревал открытый скандал. Не помогла ли ему скрыться чья-то таинственная рука?
Я набрал номер указанного телефона.
— Да? — спросил мужской голос.
— Я не ошибся, это господин Эрнст Майер из «Тайной помощи»?
— Да, я.
И тогда я преподнес господину Майеру историю, выдуманную от начала до конца.
— Моя фамилия Шрёдер, — говорю ему, — дело касается господина Филлена, обвиняемого на процессе в преступлениях в Майданеке. Филлен — старый знакомый моего отца. Он скрылся. Отец хотел бы оказать ему материальную помощь. Могли бы вы нам в этом посодействовать?
— О, это не так просто, — слышу в трубке хриплый голос, — мы осуществляем социальную помощь, это…
Некоторое время он молчит.
— Я не очень в курсе дела, — говорит наконец Майер. — Хорошо… если вы поговорите по этому поводу с нашей уполномоченной фрау Клюг из Роттенбурга…
— Большое спасибо. До свидания.
Через два дня мне удается связаться по телефону с фрау Клюг.
— Да, да, господин Шрёдер. Господин Майер говорил мне о вашем звонке. Речь идет о деньгах для господина Филлена, не так ли?
— Совершенно верно. Видите ли, мой отец с давних времен хорошо знает господина Филлена. До сих пор отец не давал о себе знать, но теперь, когда господин Филлен в беде и стеснен в деньгах, у отца, так сказать, заговорила совесть, и сейчас он хотел бы ему помочь.
— Очень мило, — доносится до меня грубоватый голос. — Я уже беседовала об этом с нашим председателем господином Ашенауэром. Конечно, вы в любое время можете передать для господина Филлена деньги. Но смотрите, чтобы это не квалифицировалось как пособничество в бегстве обвиняемого, это уголовно наказуемо. Поэтому мы и от нашего имени не можем передать ему эти деньги.
— Ах, мы совсем этого не знали.
— Необходимо соблюдать крайнюю осторожность. Совсем недавно нам пытались предъявить подобного рода обвинения. Лишь благодаря господину Ашенауэру и его хорошим связям в федеральном министерстве внутренних дел удалось уладить конфликт без неприятных последствий.
— Н-да, что же вы нам посоветуете?
— Конечно, деньги в любое время можете передать «Тайной помощи». Это вы неплохо придумали. Пожалуй, разумно будет, если вы сами попытаетесь узнать, как обстоят дела господина Филлена и других обвиняемых на процессе о Майданеке. Можете обратиться к господину Янцену или фрау Дитрих, которые следят за ходом процесса и обо всем сообщают нам. Они тоже знают Филлена и наверняка могут вам сообщить, каковы его финансовые дела. Возможно, полученная от них информация окажется полезной для вас и вашего отца.
— Вы сказали господин Янцен и фрау Дитрих?
— Да, они полностью в курсе. Я заранее проинформирую их о вашем визите.
— Но как мне их найти?
— Да вы их увидите. Они всегда там!
— Понял! Большое спасибо за информацию.
— Пожалуйста.
Тем временем перед запертой дверью суда собралось немало людей, интересующихся ходом судебного процесса. Один из них уже довольно скоро вызвал у окружающих неприязнь к себе. На вид ему около сорока. Короткая стрижка, чисто выбрит, шляпа, очки, в общем тип ничем не примечательного, обычного гражданина. Из кармана его пальто торчала газета «Дойче националь-цайтунг».
Обращаясь к собравшимся, он без умолку болтает:
— Ведь весь этот процесс — форменный скандал. Знаете, что он мне напоминает? — И, не дожидаясь ответа, выпаливает: — Средневековые процессы над ведьмами!
Люди молча смотрят на него. Он считает это знаком одобрения.
— Все они только выполняли свой долг. Вместо того чтобы судить нас, немцев, следовало бы посадить на скамью подсудимых русских и американцев за бомбардировки наших городов. И вообще все эти массовые убийства в концлагерях — чудовищная ложь, выдумка. Историками давно доказано, что разговоры об уничтожении шести миллионов евреев — форменная чепуха…
Пожилая женщина у двери не в силах сдержать льющиеся из глаз слезы. Позднее мы узнали, что ее родители, братья и сестры уничтожены в концлагере.
— Эй ты, заткнись и убирайся подальше! — говорит наконец один из присутствующих.
Но это не подействовало. Гладко выбритый мужчина продолжал свои беспардонные монологи.
Нам стоит огромного труда никак не реагировать на происходящее. Пока мы не познакомились с фрау Дитрих и господином Янценом, рисковать нельзя.
Но вот распахнулись двери, и из помещения суда люди выходят во двор.
— Небольшой перерыв, — говорит нам судебный чиновник, — потом вы сможете войти.
На лестнице перед входом стоим рядом с группой пожилых людей. Может быть, среди них находятся господин Янцен и фрау Дитрих?
Одна из женщин открывает сумочку, вынимает конверт. Украдкой передает его пожилому мужчине и шепчет: «Внимательно прочтите. Только не сейчас. Вскроете конверт дома…»
Мы медленно пробираемся вплотную к женщине.
— Простите, вы не фрау Дитрих?
— Нет. Но я с ней знакома. Она еще не пришла.
— А господин Янцен?
Она внимательно нас разглядывает.
— Я его еще не видела. Но он наверняка тоже придет. А в чем… собственно, дело?
— Я хотел бы повидать их обоих. По рекомендации фрау Клюг из Роттенбурга.
Выражение ее лица становится чуть дружелюбнее.
— Ах, да, фрау Клюг. Ее я тоже знаю. Подождите до обеденного перерыва, к тому времени они оба обязательно подойдут. Мы сможем тогда вместе пообедать.
Открывается дверь в зал судебного заседания. Толчея у входа, наконец проталкиваемся внутрь, удается даже сесть. Проходит немного времени, и заседание суда возобновляется.
Со скамьи представителей обвинения поднимается прокурор Вебер. Он продолжает начатую до перерыва речь. Говорит только о преступлениях «кровавой Бригиды».
— Кровожадное, бесчеловечное поведение обвиняемой Хильдегард Лехерт, — подчеркивает прокурор, — подтверждается многочисленными заслуживающими доверия показаниями свидетелей и не оставляет сомнений в виновности обвиняемой.
Он переходит к подробностям совершенных ею злодеяний, слушать которые нельзя без содрогания.
«Кровавая Бригида» натравливала дрессированную овчарку на беременную женщину до тех пор, пока собака не разорвала в клочья несчастную. Двух других женщин, чистивших отхожие места, она утопила в нечистотах. Вырывала детей из материнских рук и бросала в грузовик, отвозивший обреченных на смерть в газовые камеры.
Смотрю на тех, кто сидит на скамье подсудимых.
Казалось, на все здесь сказанное они должны по меньшей мере хоть как-то реагировать. Если не раскаяние, то неловкость, озадаченность, может быть, стыд, во всяком случае, должны же проявиться хоть какие-то человеческие чувства.
Нет. Ничего подобного не происходит.
На лицах обвиняемых написано такое безразличие, словно в зале зачитывается сводка погоды за позавчерашний день. Ни стыда, ни раскаяния, ни следа каких-либо эмоций. Все происходящее здесь — они
